Roses and Thorns (СИ)

Ослабевшие мышцы вновь заныли как после натирки полов и взывали к отдыху, когда она попыталась совершить задуманное на трясущихся руках. Ригс сорвала редкие аплодисменты, победоносно держа предмет в ладони, избавившийся от слизи.

Не смотри. Не смотри. Не смотри.

Страх того, что на самом деле представлял собой мяч, побудил спешно отбросить его в сторону. Боль в руке нарастала.

Клоуна нигде не было видно, арена опустела, оставив ее в лишенном звуков одиночестве. Яркий свет вновь ворвался в помещение.

Дети.

Боже правый, спаси мою душу.

Причина, по которой они отличались хорошим поведением – абсурдна. Они мертвы. Они, блять, мертвы все до одного. Крик застыл в горле и все, что она смогла сделать – поднести дрожащую от охватившего страха и прежнего напряжения руку ко рту не в силах произнести ни единого слова. Даже привычная брань оказалась неуместной. После такого она навеки не уснет.

Глаза вылезли бы из орбит как у этой девочки в третьем ряду или у мальчика во втором оставшегося без них совсем. Наполовину обглоданные крысами и червями, наполовину съеденные кем-то со вспоротыми животами. У некоторых не хватало конечностей, как у мальчика в желтом дождевике виднелась круглая головка плечевой кости, а на коленях покоился гнилой бумажный кораблик.

Нужно было убираться отсюда и не смотреть, не смотреть, не смотреть. Куда угодно. В пол, на потемневшие носки атласа телесного цвета, посчитать дырки на сетчатых колготках. Только не смотреть на детское кладбище.

Ряды смыкались ебаным кругом.

Она же откуда-то вышла. Где-то был выход и при этом вход в коридор. Молли вертела головой из стороны в сторону, подавляя возникшую клаустрофобию, и, боже правый, отыскивала выход из шатра.

Нереально. Абстракция. Кислотное видение. Иллюзия.

Если ад выглядит не так то, что это? Плоть не вынесет Инферно.

- Молли, - детский голос позвал ее, и она не хотела признавать обладателя. – Тетя Молли. Почему ты оставила меня? Почему? Почему ты оставила меня одну?

Ригс посмотрела на свои руки перепачканные кровью по локоть, словно в перчатках. Столкнуться взглядом с мертвой племянницей – выше ее сил.

- Ты оставила меня одну дома, а потом в тоннелях. Почему ты ушла без меня? Почему, тетя? Почему ты не заявила полицию? Тетя Молли?

Прекрати. Иззи, перестань, пожалуйста. Умоляю. Прекрати. Прекрати.

Пре-кра-ти!

«Что с твоим платьем, милая? Что с твоими пальчиками, Иззи?»

Слова и музыка движутся и существуют только во времени, но первые любят трещать по швам, ломаться и разбиваться, не выдерживая грубости слов, а последние распадаются и гниют от громкости и скверной игры музыкантов.

Колеса, передвигаемые силой изящных рук, скользили по опилкам и сами по себе требовали смазку силиконовым маслом.

В покрытой следами мочи, крови и гноя больничной тонкой сорочке сквозь которую отчетливо выделялись ареолы сосков, и длина одеяния не скрывала обрубка вместо левой ноги напоминавшая ту круглую головку кости только обтянутую кожей.

- Ты сделала меня уродливой, сестрица, - холодно отчеканила Джейн, скрестив руки с синими исколотыми венами на груди. – Ты и только ты.

- Я же, - голос предательски срывался. – Я предупреждала тебя, Джейн. Я предупреждала.

- Свои предупреждения можешь засунуть себе в задницу. Ты не спасла ее и все, что произошло – только твоя вина. Только ты причина всех наших сраных проблем.

Нет. Нет. Нет.

Джейн бы так не сказала.

Джейн любила. Девочка с жаждой жизни и добрым сердцем. Она бы не стала винить. Джейн, Джейни, Дженни.

А Молли обезобразила ее, превратила в калеку, инвалида. Обломала крылья на любую попытку зажить иначе, завести большую семью, смотреть, как вырастает дочь. Джейн впустую потратит свою жизнь, перебиваясь на пособия и довольствуясь жалостливыми взглядами на уродливую молодую женщину.

- Ты безобразная артистка, гуттаперчевая Молли.

Колокольчики, припрятанные в одежде, возможно, в пышных рукавах зазвенели, когда Пеннивайз обратился к ней. Увлеченный своим занятием, он разглаживал сгиб на бумажном самолетике, сложенном из старой афиши и не обращал внимания на разразившуюся трагикомедию под куполом цирка.

Не поддавайся.

Отец все это время сдерживаемый любовницей-секретаршей Салли Шарлитц подал голос, отбросив ее руку, пытающуюся осадить. Он выглядел серьезно как на важных переговорах и совсем не так. Сцепив руки на груди, глава семьи оглядел обеих дочерей, вопросительно изогнув бровь, и покачал головой.

- Довольно. Ты очень расстроила меня, Молли, - (он никогда не говорил ей таких слов серьезным тоном с нотками жестокости) – Ты расстроила всех нас. Ты поступила крайне плохо со своей сестрой и нарушила обещание. Ты не подготовилась к выступлению и заставила меня сгорать от стыда.

Ты, ты, ты, ты.

Отец отчитывал ее прилюдно, разве что не выпорол для пущего эффекта, что равнозначно имеющемуся унижению.

Клоун истерично хихикал себе под нос, кивками соглашаясь с каждой репликой. Он продолжал корпеть над самолетиком, в результате чего на одном крыле виднелась надпись авиакомпании «AmericanAirlines», а на хвосте две буквы «А».

«Молодчина, Моллс»