Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

– Господи! – простонала она. – А если вас ранят, убьют, что я буду делать? И это жуткое плавание!.. Надо же было этим американцам взбунтоваться…

– Не стоит на них за это сердиться, мадам, они сражаются за свою свободу.

– Я должна их ненавидеть, Аксель, потому что это ради них вы покидаете меня, но их дело – это и наше дело, не оставляйте их. Я видела Лафайета, который оттуда вернулся, он рассказал мне новости. Положение повстанцев великолепное; и знаете, что он у меня попросил?.. Мой портрет для генерала Вашингтона… Я тотчас велела его написать.

Ферзен попытался улыбнуться:

– Вот видите… Я найду вас там, и мы не совсем расстанемся…

В этот момент она заметила, что они все еще стоят возле бильярдного стола.

– Проходите, – пригласила она, – садитесь вот здесь, рядом со мной… О, Аксель, мне страшно… как будто я вижу вас в последний раз…

Он покорно опустился на табурет у ее ног. Она нежно привлекла голову молодого человека к себе, положила ее на свои колени и скоро почувствовала сквозь юбку, как горит его лицо. Она легко гладила рукой его волосы и иногда чувствовала подрагивание его губ на другой ее обнаженной руке, которую дала ему.

Такие близкие друг к другу, они долго тихо разговаривали. Он безуспешно пытался успокоить ее своими обещаниями. Ее тревожило все: она беспокоилась о том, не будет ли он мерзнуть, достаточной ли будет его пища, не станет ли он излишне подставлять себя под пули и клинки врага. При мысли, что он может страдать вдали от нее, она содрогалась от ужаса.

Наступила ночь. В комнате, освещаемой только пламенем из камина, темнота выступила сообщницей тишины, чтобы замедлить бег времени. Они по-прежнему сидели, прижавшись друг к другу, он – подняв глаза на прекрасное лицо своей подруги, она – склонившись над своей мучительной любовью, вглядываясь в его глаза, губы, вслушиваясь в его дыхание, словно предлагая себя в качестве талисмана, который защитил бы его от всех бед…

Прозвонили часы. Он поднялся, стряхнув наваждение, державшее его в плену.

– Надо прощаться, – сказал он. – Пора…

– Еще секунду… – взмолилась она об отсрочке.

Она смотрела на него с печалью и тревогой, пытаясь навсегда запечатлеть в памяти его дорогой образ.

– Аксель, – сказала королева, – мы не можем расстаться так…

Она шагнула вперед, и руки Ферзена обхватили ее. Прижимаясь к нему, она тихо стонала. Он чувствовал, что она напряжена, что ею владеют бунт и отчаяние. Он нагнулся и стал с жаром целовать ее гладкий лоб, щеки, которые были нежнее шелка, ресницы, трепетавшие, словно птичьи крылья. Она ответила ему поцелуем, имевшим вкус цветов и слез.

– Прощайте, моя королева, – сказал он. – Моя прекрасная королева…

И ушел.

И, прижимая руки к груди, раздавленная горем, она вслушивалась, как затихают в ночи шаги Акселя Ферзена, словно это ее сердце постепенно переставало биться.

Глава XIII. Искусство получать милости

Мужчина разбудил ее сердце, возбудил желание ее плоти, но в тот момент, когда она была готова довериться ему, уехал, возможно чтобы никогда больше не вернуться.

Печальное одиночество души позволяло ей оценить размер потерянного счастья. Чем были ласки госпожи де Полиньяк и поцелуи Людовика XVI в сравнении с радостями, испытанными ею в объятиях Ферзена? Милой иллюзией и отвратительной карикатурой на любовь.

В течение нескольких дней она была подавлена, а потом вдруг, с каким-то ожесточением, вновь бросилась в вихрь несовершенных утешений, даваемых ей фавориткой, в азартные игры, развлечения и безумные ночи: не думать, забыться, не давать сердцу никакой передышки, чтобы оно не могло воспользоваться ею, чтобы вспоминать…

Да! И главное – чтобы муж больше не приближался к ней! Когда рассчитываешь на роскошный пир, не довольствуешься жалкими объедками. Коронованный супруг теперь внушает ей непреодолимое физическое отвращение. Она отказывает ему в доступе в свою спальню. Он настаивает, но она не сдается. Он призывает на помощь медицину. Он вошел во вкус супружеских баталий и сгорает от желания поразить мир своими подвигами.

Наконец, когда она уже готова уступить, у нее обнаруживается очень своевременная корь, дающая передышку. Она запирается в Трианоне, и первая ее мысль о короле. Только бы он не пришел ее навестить! Говорят, в этом году корь особенно коварна, люди от нее умирают; она никогда не простит себе, если заразит мужа столь опасной болезнью.

Растроганный до слез такой заботой, Людовик XVI подчиняется и остается в Версале, вдали от болезнетворных микробов. А Мария-Антуанетта, выздоровев, скучает. Да еще несчастное стечение обстоятельств: госпожа де Полиньяк тоже заболевает. Вокруг себя королева видит только строгие добродетельные лица. Ей нужно оживление, чтобы переносить карантин. Безенваль, Куаньи, Гин и Эстергази приглашены составить компанию их государыне.