Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

Снаружи мартовское солнце, зябко кутающееся в тучи, спешило скрыться за деревьями Трианона. Она сидела в малом салоне в белом дезабилье и шали лебяжьего пуха, и ее светлый силуэт выделялся на темном фоне. Напротив нее в камине пылали дрова, словно представляя для нее одной сине-розовый огненный балет.

Но ее глаза, ее мысли, ее сердце давно уже были не здесь, они устремились навстречу тому, кто спешил к ней. Напряженно вслушиваясь, она вздрагивала от шороха колес проезжающей кареты, от стука копыт. Внезапно скрипнувшая дверь наполнила ее приятным волнением. Но это была всего лишь госпожа Кампан.

– Ваше величество желает, чтобы зажгли люстру? – спросила горничная.

– Позже, – ответила Мария-Антуанетта. – Как только господин Ферзен приедет, проводите его сюда и проследите, чтобы нас оставили вдвоем.

Она вновь погрузилась в болезненную мечтательность, заново проходя по цветущим берегам реки воспоминаний. Какое счастье она испытала, ощутив, что ее сердце живо!

Это было в августе прошлого года в Версале, в День святого Людовика. Госпожа де Шиме представила ей молодого дворянина, приехавшего из Швеции:

– Граф Аксель Ферзен.

Она закрыла глаза, и тотчас перед ее мысленным взором четко возник образ серьезного юноши, которого она четыре года назад она увидела на балу у госпожи де Ноай. Она протянула ему руку, со словами:

– О! Да это же старый знакомый!

Она смотрела на него, немного смущенная фамильярностью своего непроизвольного жеста. За эти несколько лет он еще больше вырос, плечи его стали шире, а мужская красота лица приобрела законченность.

Он же, со своей стороны, пытался найти в этой величественной, но раздавшейся от беременности королеве звонко смеющуюся дофину, танцевавшую, точно сильфида. Эти общие воспоминания сблизили их. И поскольку он заговорил о новой шведской военной форме, которую привез с собой, она выразила желание увидеть его в ней.

Через несколько дней он приехал в Версаль, великолепный в прекрасном голубом мундире с белым жилетом и в плаще с белой шелковой подкладкой; когда он поклонился ей среди восхищенного шепота придворных дам, Мария-Антуанеттаа испытала простодушную гордость от одержанного им успеха.

Сначала, из стыдливости, она не решалась слишком часто показывать ему свою изменившуюся фигуру и лицо, носившее маску беременной женщины. Но вскоре после того, как оправилась после родов, пошла к нему, уверенная в себе, похорошевшая от недавнего материнства.

Какая-то таинственная сила влекла их друг к другу. Вначале между ними была лишь эта внезапная симпатия, сближающая двух молодых красивых людей. Для Марии-Антуанетты Ферзен был лишь одним из приятных кавалеров в ее окружении. Но скоро она с удивлением констатировала, что он не похож ни на одного из ее знакомых мужчин. Не кривляка, как Артуа, не самоуверенный интриган, как Гин, не сплетник, как Безенваль. Во всех обстоятельствах он легко оказывался возле нее, сдержанный и естественный, и с нежной серьезностью проявлял почтение, обращенное к женщине в той же мере, что и к королеве.

С этих пор она стала наблюдать за Ферзеном и лучше его узнала. Она догадалась, что холодные и отстраненные манеры скрывают чувствительное и верное сердце, не вспыхивающее мгновенно, зато верное навсегда.

Ею овладевало новое чувство; это было нечто очень нежное и одновременно болезненное, выплеск всех сил ее существа, который, в зависимости от времени и настроения, окрашивался в радостные или печальные тона.

И незаметно образ задумчивых глаз, чувственных губ, сложившихся в меланхолическую улыбку, проникал в самые сокровенные уголки ее существа, волнуя разительными контрастами.

Когда на парадном обеде она, не притрагиваясь к блюдам, даже не развернув тарелку, сидела напротив Людовика XVI, она не могла не представлять на месте короля, разрывающего зубами кусок мяса из своей тарелки, благородное лицо Акселя Ферзена, изящно берущего лишь то, что необходимо для поддержания жизни. А по ночам, ожидая мужа на широкой кровати, рядом с которой в качестве смехотворных символов королевской мужественности лежала короткая шпага и стояла серебряная подставка, в которой горел факел, она закрывала глаза и призывала себе на помощь образ… Нет, не короля, который должен был прийти, не его заплывшее жиром тело, которое должно было улечься на нее, не его блеклые глаза и пухлая физиономия, налитая вином, склоняющаяся к ее сжатым губам. Нет, сейчас в ее спальню скользнет стройная фигура, прекрасный принц из девичьих грез, любовник, желать которого заставляют разочарования в супружеской жизни… Они приблизятся друг к другу, неся, словно священную реликвию, любовь, и в объятиях его сильных и нежных рук она забудет, что является королевой, обязанной хранить верность супругу, а станет обычной женщиной, которую чувственность унесет на головокружительную высоту, на небо…