Средства визуального выражения – по крайней мере, в крупнейших городах – стали отображать более деятельный, «гуманистический» подход, который также проник в Украину с Запада. На иконах и фресках появлялись более реалистичные трехмерные изображения на основе истинной перспективы, лица стали выглядеть более правдоподобно – следствие знакомства с барочной живописью католических стран. Церкви украшались яркими, причудливыми барочными орнаментами, согласно вкусу влиятельных дарителей, включая родственников царя – Нарышкиных.
Придворное искусство и философия, вероятно, распространялись по преимуществу среди кремлевской элиты, однако более личная, «домашняя», духовность, которую проповедовала житийная литература XVII века, находила более широкий отклик. Но не следует думать, что все подданные царя были знакомы с этими новшествами; большинство прихожан жили далеко от своей церкви и редко посещали службы. В отсутствие приходских школ для мирян и семинарий для клириков, они могли вообще не разбираться в тонкостях вероучения. Те же, кто разбирался, и те, кто смотрел на крестные ходы и другие ритуалы, сталкивались с живой, пламенной верой, предусматривавшей преданность царю и государству, обличение прегрешений против нравственности, обращение внутрь себя в поисках духовного начала, достижение святости путем совершения добрых дел и облегчавшей беспокойство относительно болезней, смерти и тайн жизни.
Церковь была постоянно обеспокоена тем, что миряне плохо понимали вероучение и неправильно совершали обряды. Контроль над вероучением в эти столетия принимал две формы: судебные процессы против тех, кого причисляли к еретикам, и реформы, направленные на улучшение положения дел в области религиозной жизни. В таких торговых городах, как Новгород и Псков, связи с Европой приводили к появлению вольнодумцев, «еретики» зафиксированы там начиная с XIV века. Некоторые из этих идей распространялись и среди московской знати, но не породили массовых народных движений. Среди «еретиков», подвергавшихся преследованиям, одни отрицали право церкви на совершение таинств (стригольники), другие осуждали ее притязания на светскую власть, третьи придерживались рационалистических, антитринитарных и антиклерикальных убеждений (за что были названы «жидовствующими»), четвертые выражали недовольство переменами в иконописании и так далее. Для суда над еретиками собирали иерархов, к которым часто присоединялись светские сановники, и если дело было серьезным, виновного без колебаний приговаривали к смерти. Однако Дэвид Голдфранк отмечает, что в XVI веке Церковь уже не так рьяно карала еретиков, предпочитая, к примеру, заточать совершивших религиозные преступления в монастырь. То же самое делалось и в XVII столетии, намного более бурном, как будет ясно из этой главы: те, кто соглашался встать на путь духовного исправления, получали прощение.
Усилия церкви, направленные на установление контроля над вероучением и усовершенствование религиозных практик путем реформ, в раннее Новое время оказались малоуспешными. Основные поводы для беспокойства и предложения были озвучены на Стоглавом соборе 1551 года, а затем повторены на церковных соборах 1620 года и 1650-х годов. Одним из поводов для беспокойства была визуальная репрезентация вероучения: Стоглавый собор отверг новшества в иконописании и изменение формы креста (высказавшись за восьмиконечный крест). Вызывал тревогу и церковный обряд: участники Стоглавого собора осудили многогласие (одновременное совершение разных частей богослужения), вынесли решение относительно некоторых вопросов (совершение крестного знамения двумя пальцами, сугубая (двукратная), а не трегубая (трехкратная) аллилуйя после псалмов, и так далее). Одной из главных проблем было исправление богослужебных книг для устранения расхождений. Ее наличие признали еще в 1518 году, когда в Москву с этой целью пригласили Максима Грека (Михаила Триволиса), ученого монаха с Афона. Предложения Максима Грека, сделанные в соответствии с тогдашними представлениями греческих ученых, были отвергнуты, а сам он подвергся осуждению как еретик в 1525 и 1531 годах и скончался, будучи заточенным в монастырь (1556). Стоглавый собор лишь подтвердил существование проблемы, но не предложил ничего.