Россия и Молдова: между наследием прошлого и горизонтами будущего

Здесь уместно привести мысль авторитетного в исторической науке автора – А.Дж. Тойнби. Говоря о западной демократии, он обратил внимание на две силы, осуществившие переворот в сознании европейских народов, – индустриализм и национализм, которые, по словам ученого, «господствовали в западном обществе два века (приблизительно до 1875 г.)»⁶. Продолжая рассуждения, Тойнби подчеркивал: «Возникла глубинная внутренняя потребность ощутить Жизнь как целостность, противоположную видимой повседневной изменчивости. Это чувство охватило как малые нации, так и сообщества, в состав которых входили эти нации. Такие сгущения социальных эмоций в национальных группах стали почти повсеместными, и у историков иммунитет против них был не сильнее, чем у остальных людей. Действительно, дух национального взывал к историкам с особой силой, поскольку он в какой-то мере обещал примирить индустриальное разделение труда с внутренним стремлением к целостности. Противопоставлять себя “всеобщей истории”, которая создается на индустриальных принципах, – задача непосильная даже для самого одаренного, самого энергичного индивидуума. Вот почему в поисках единства взгляда историк приходил к отказу от универсальности, ибо сужение научно-исследовательской цели неизбежно проливает новый свет на любой исторический ландшафт. Когда же он в своих поисках вновь обретал единство и в этом смысле достигал некой универсальности, могла возникнуть проблема примирения его интеллекта с его социальным чувством, но это внутреннее противоречие предполагалось снять духом национального»⁷.

В контексте нашего разговора слова европейского ученого важны тем, что подчеркивают роль и значение той экономической среды, в которой оказалась изучаемая нами территория Пруто-Днестровского междуречья. Попав в Российскую империю, население этих земель было вынуждено подстраиваться под те экономические процессы, которые переживало русское государство в XIX – начале XX в. Россия в плане буржуазных реформ отставала от Европы, которая, как отмечал А.Дж. Тойнби, два века испытывала воздействие капиталистических преобразований, сказавшихся и на этничности, и на национально-государственном переустройстве европейских государств в русле демократических буржуазных преобразований. В России процессы капитализации протекали в значительно более сжатые сроки, и в ходе буржуазных трансформаций в большей степени возобладали авторитарные методы распространения новых ценностных ориентиров. Только крепостничество было официально отменено во второй половине XIX столетия, в ходе начавшихся буржуазных преобразований, которые продолжались и в указанном Тойнби 1875 г. Несмотря на стремительные изменения в социально-экономической жизни, к Первой мировой войне Россия явно не успела окончательно выстроить ту новую систему сознания буржуазной нации, которую время и обстоятельства позволили сформировать в Европе. В последующем в России не преминули начаться уже другие – советские трансформации. Эти процессы, вместе с расчлененностью исторических земель Молдовы по Пруту после 1812 г., способствовали формированию мерцающей румынской идентичности среди, прежде всего, небольшой части национальной интеллигенции Бессарабии. Указанные тенденции усилились в ходе оформления и становления румынской государственности во второй половине XIX в. и подпитывались последующими историческими событиями XX столетия (политика Румынии в Бессарабии в межвоенный период), а также в годы независимого существования Республики Молдова. Впрочем, конспективно обозначенные события XX – двадцати лет XXI в. – тема для отдельной работы⁸.

Возвращаясь к бессарабской идентичности, необходимо обозначить несколько принципиальных моментов, свойственных изучаемому времени – XIX – началу XX в.

Для полиэтничного края действительно были характерны добрососедские отношения между представителями разных национальностей, но бессарабская общность сложилась в большей степени как географическая идентичность, как этнорегиональная неоднородная данность. Можно даже говорить о формировании определенных общих черт материальной культуры, складыванию которой способствовал общий регион проживания разноэтнического населения.

При этом в Бессарабии так и не сформировалась единая этнокультурная общность. Нет причин предполагать, что это было сделано специально. Тем не менее поликультурное население, несмотря на совместное проживание, в то же время в немалой степени дистанцировалось друг от друга.

Имея свои привилегии, довольно замкнуто жили задунайские переселенцы. В силу языковых и культурно-бытовых особенностей сохранились немецкие колонии, столь же «камерно» внутри иноэтничного окружения проживали евреи, что также объясняется их инокон-фессиональностью и родом деятельности (торговля, ростовщичество, посессорство и т. п.).