Россия и Молдова: между наследием прошлого и горизонтами будущего

Небезынтересны рассуждения А. Защука о специфике местного молдавского населения. Не желая перезагружать текст цитатами, все-таки считаем необходимым выделить некоторые мысли автора, дабы передать дух времени и логику рассуждений исследователя. Говоря о привилегированных сословиях Бессарабии, Защук констатировал, что они «благодаря своему образованию, стоят почти наравне с теми же сословиями других мест России, тем не менее необходимо упомянуть о прежнем составе высших молдавских сословий, для того чтобы разъяснить себе характер простолюдина, который образовывается под влиянием исторических событий и отчасти под влиянием высших сословий страны»¹⁸³. Далее автор отмечает продажность элиты в Дунайских княжествах, обращая при этом внимание на то, что система фанариотского режима способствовала появлению в них выходцев из разных стран: «Входя в связи с богатыми румынами или грабя их, они произвели высший слой общества, с особенным типом и характером, в жилах которого можно найти разве атомы крови властителей древнего мира». Подчеркивая специфику формирования местного элитного общества, А. Защук сделал ремарку об отношении запрутских молдаван к «бессарабским собратьям»: «…Молдаване в княжествах считают себя румынами более чистой крови, чем своих бессарабских собратий, и на это имеют, кажется, полное право»¹⁸⁴. Далее автор поясняет, почему он пришел к подобному выводу и в чем заключалась специфика бессарабской элиты. Понимая субъективность взглядов А. Защука, тем не менее, полагаем целесообразным привести его описание местного дворянства, дающее объяснение многим специфическим чертам, резонирующим и сегодня в молдавской элите. Так, А. Защук констатировал, что с присоединением Бессарабии к России местное правительство вначале выказало излишнюю снисходительность в приеме и причислении к высшим сословиям края разных лиц, часто темного происхождения, «и через то, рядом с знатными молдавскими боярскими фамилиями, принявшими подданство России, как-то: Балыш, Гика, Стурдза, Прункул, Россет и такими же греческими омолдаваневшимися фамилиями – Псиланти, Мурузи, Катакази, Калимахи, Кантакузен, Панаиоти и еще весьма немногими другими¹⁸⁵, признанными в дворянстве империи, вкрались разные искатели счастья, преимущественно из Австрии и Польши, с чужими или подложными документами, купленными в Молдавии и дававшими право на причисление к дворянству. Этого последнего рода дворяне и породили первоначально странную, разноземную, разнохарактерную и разноплеменную смесь, в которой трудно доискиваться румынской крови»¹⁸⁶. Здесь, по ходу изложения возникает вполне естественный вопрос: а не это ли был один из механизмов, тормозящих румынизацию сознания бессарабской элиты в то время? Ведь, как справедливо отметил в своей монографии Ю. Фрунташу, бессарабская элита была разрозненной по этническому признаку. Заметим, что даже молдавская элита тоже была неоднородной. Как и во времена османов, в ее среде были симпатизанты разных этнокультурных векторов ориентации: те же сторонники великой Румынии и элита, уже сфокусированная на Россию и русскую культуру.

Далее автор продолжает: «Вначале отсутствие, а впоследствии запутанность от стечения разноземных законов послужили поводом к распространению между этой разнохарактерною толпою цивилизации, в худшем значении этого слова, выразившейся, с одной стороны, в надменности, хвастливости или низкопоклонничестве, а с другой – в развитии сильного ябедничества, тяжбе (тяжб. – Прим. авт.) и процессов. Эти ябедники-дилетанты ловили в мутной воде рыбу богатства на счет доверчивого, не знакомого с крючкотворством ближнего (мнение это основано на официальных отзывах, хранящихся в архиве областного правления: фельдмаршала Прозоровского, адмирала Чичагова, губернатора Гартинга, князя Воронцова, вошедших частию в полное собр. законов Империи, т. XXXIX, № 30, 648), и пока предметы были в полумраке, люди эти успели воспользоваться незаслуженным»¹⁸⁷.

На фоне образа представителя элиты показательно выглядит рисуемая А. Защуком природа молдаванина-простолюдина. Описывается образ, который позже, в этнопсихологии Кардинера, получит название «основной личности»¹⁸⁸. Прежде всего в изображении молдаванина-простолюдина прослеживается авторская симпатия к народу с одновременной констатацией того, что молдаванин-простолюдин «имеет характер, испорченный порабощением, чуждый энергии и удали, склонный к мирной деятельности»¹⁸⁹. И далее он продолжает раскрывать свою мысль: «В молдаванине южная его натура выражается порывами пылкости, мстительности и самолюбия; последнее в нем гораздо щекотливее, чем в северном жителе; впрочем, вообще простолюдин добр и сострадателен к ближнему, с которым часто готов делиться последним»¹⁹⁰.