Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность

В русской воображаемой географии Кавказские горы издавна представляются местом экзотической природы и неукрощенных людей, противостоящих цивилизующим силам Российской империи. Кавказ воплощает жизненную силу. Это место, где русский протагонист чувствует себя одновременно и на пороге новой жизни, и под угрозой, открывая себя через столкновение с «Другим» (если пользоваться терминологией Лакана и Кристевой). Возьмем письма М. Ю. Лермонтова с Кавказа. При восхождении на Крестовую гору в 1837 году он писал: «для меня горный воздух – бальзам; хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит – ничего не надо в эту минуту: так сидел бы да смотрел целую жизнь» [Лермонтов 1948, т. 4: 432]. Несколько позже Лермонтов написал: «Завтра я еду… в Чечню брать пророка Шамиля… Такая каналья этот пророк!» [Там же: 445]. Две эти записи – краеугольный камень нагруженной глубокими смыслами, насыщенной воображаемой географии, возникшей в XIX и XX столетиях: восторг от прилива жизненных сил в ландшафте опасной, притягательной красоты и волнение перед лицом вызова коварного противника-туземца. Оба эти ощущения были важны для самоопределения, которое старались дать себе русские. И в путинской России, когда националистическое мифотворчество заменило собой объективный, основанный на фактах взгляд на вещи, этот «чужой юг», особенно Чечня, стал существенным критерием определения того, кто есть русский.

Далее мы изучим полярные взгляды в спорах об идентичности и ту центральную роль, которую и воображаемый Кавказ, и самый непримиримый кавказский этнос, чеченцы, сыграли в обострении враждебности между конкурирующими вариантами постсоветской российской идентичности. Я покажу, что российское правительство использовало проблему Чечни, чтобы ограничить свободу слова и улучшить имидж государства. Ультраконсерваторы видят в чеченском конфликте возможность укрепить некое сочетание этничности и этатизма в русской идентичности, а те, кто придерживается более широкого представления о российской гражданской принадлежности и универсальных гражданских правах, боролись за то, чтобы привлечь внимание общественности к творящимся злоупотреблениям. В результате возникает диалектическая антитеза: дискредитация прежнего советского универсализма «дружбы народов», утверждение чего-то вроде национализма на основе «крови и почвы» и аргументация в пользу нового универсализма.

Многие русские писатели, наиболее известны из которых Пушкин, Лермонтов, Бестужев-Марлинский и Толстой, изображали Кавказ и его народы как некую враждебную среду, на фоне которой познают и определяют себя русские персонажи. Пушкин в поэме «Кавказский пленник» (1821–1822) положил начало чрезвычайно популярной кавказской теме в литературе, став, по словам С. Лейтон, «самым влиятельным пропагандистом воображаемой географии», по крайней мере воображаемого Кавказа [Layton 1986: 471]. Более того, Пушкин создал повествование о Кавказе с характерным сюжетом – на первом плане русский солдат, сражающийся за империю. Хотя герой попал в плен и мечтает о побеге, он начинает ценить красоту и нравы мусульманского «Другого». За пушкинским «Кавказским пленником» последовал ряд произведений под таким же названием, например «Кавказский пленник» Лермонтова (1828) и Толстого (1872).

На протяжении последних двух веков народы Северного Кавказа, и особенно чеченцы, вероятно самые из них свободолюбивые, были бельмом в глазу у российского государства. В декабре 1994 года Российская Федерация начала то, что многие считали ненужным, – чеченскую войну, главным образом для защиты нефтепроводов и для подавления чеченского сепаратизма. Телевидение сыграло тогда решающую роль в освещении связанных с войной событий и росте антивоенных настроений в обществе. Телеканалы показывали Комитет солдатских матерей и отдельных матерей, протестующих против войны и едущих на войну, чтобы забрать своих сыновей с поля битвы. Возможность открыто высказывать свое мнение, видеть несогласие граждан с государством была одним из важнейших достоинств вновь обретенной во времена гласности середины 1980-х годов свободы слова и печати. В сентябре 1999 года, в нарушение условий договора, положившего конец Первой чеченской войне, Путин вовлек Россию во второй чеченский конфликт, в ходе которого чеченцы были лишены своих конституционных прав, а Чечня практически уничтожена. С 1999 года военные присвоили себе право распоряжаться всей информацией, касающейся кампании и военных действий, а вновь централизованное государство взяло под свой контроль средства массовой информации.