Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность

Расширяя «дикую зону власти», путинская власть нанесла большой вред, уничтожая любого противника официальной линии, любые представления о лояльной оппозиции и сохраняя при этом фальшивый фасад того, что Рыклин назвал «управляемой демократией». «Другой юг» чеченцев использовался в первые годы XXI века, чтобы разжечь извечную русскую ксенофобию, создать среди русских умонастроение одновременно изоляционистское и воинственное, короче говоря, отделить русское национальное «Я» от «чужака» или, как его несколько архаично именует Толстая, «чуженина». Главным результатом в ближайшей перспективе стало разрушение надежд на толерантное, мультикультурное понимание русскости как гражданства.

Одним из отличительных аспектов постсоветской реинкарнации кавказского конфликта является его сдвиг в воображаемой российской географии – от его «восточного» толкования, то есть утверждения, что он функционирует исключительно на традиционной символической оси «восток – запад» (Россия расположена между двумя древними цивилизациями, европейской и азиатской), к его действию на постколониальной оси «север – юг». Как видно на ряде примеров, одна из навязчивых идей постсоветского периода – «страх третьего мира», опасение, что Россия, географически самая северная страна в мире, представляет собой в основном развивающуюся экономику, которая экспортирует сырье, а не промышленные товары, то есть, таким образом, по иронии судьбы располагается на южном конце символической оси.

Стоит отметить реакцию Путина на убийство Политковской, поскольку она дает нам четкое представление о том месте, где в настоящее время находится официальная русская идентичность. Выступая в Дрездене 10 октября 2006 года, он заявил:

…это омерзительное по своей жестокости преступление. И оно, конечно, не должно остаться безнаказанным.

Мотивы могут быть самыми разными. Действительно, эта журналистка была острым критиком действующей власти в России. Но я думаю, что журналисты должны это знать, во всяком случае, эксперты это прекрасно понимают, что степень ее влияния на политическую жизнь в России была крайне незначительной. Она была известна в журналистских кругах, в правозащитных кругах, на Западе. Повторяю, ее влияние на политическую жизнь в стране было минимальным.

И убийство такого человека, жестокое убийство женщины, матери, само по себе направлено и против нашей страны и против действующих властей в России. И это убийство само по себе наносит действующей власти и в России, и в Чеченской Республике, которой она занималась профессионально в последнее время, гораздо больший урон и ущерб, чем ее публикации. Это абсолютно очевидный для всех в России факт (ЗЧ, 876).

Реакция двоякая: сначала Путин занимает оборонительную позицию, он реагирует на смерть Политковской, как бы настаивая на том, что она (а подразумевается, что и свободная пресса) не обладала реальной властью и влиянием на российское общество. Затем он переходит в другой дискурсивный регистр и превращает смерть Политковской в метафору России и ее осадного положения в кольце врагов. Таким образом, из слов Путина можно сделать вывод, что убийцы Политковской были нерусскими. Этот комментарий показывает, что, с одной стороны, Путин находится в состоянии войны со всеми оставшимися в живых свободными СМИ и с той толерантной социальной и национальной идентичностью, которую они поддерживают. С другой стороны, он склонен выстраивать российскую идентичность через обращение к национальным архетипическим оппозициям «Россия / мы» – «не Россия / они», которые переключают внимание с его возможного соучастия в преступлении на внешних врагов.