Россия на распутье: Историко-публицистические статьи

Слабости правительства так резко обнаружились за последнее время, что о них почти лишне говорить. Поразительное отсутствие людей в его рядах может быть объяснено лишь долгим отбором неспособнейших и развращающим влиянием «высшей среды» даже на способных. Отсутствие убеждений и личного достоинства среди исполнителей предначертаний высшей власти сопровождалось циническим презрением к убеждениям и идеалам, где бы они ни обнаружились, и растаптыванием малейших зачатков самостоятельности и личного достоинства. Устойчивость административных традиций породила жалкую неустойчивость положительных начинаний. В погоне за призрачным могуществом государство оказалось несостоятельным в исполнении элементарных обязанностей по отношению к людям, которые состоят под охраной русских законов: мы дожили до назиданий султана русскому правительству на тему об охране жизни и имущества лиц, проживающих в России.

И однако бессильная дискредитированная бюрократия продолжает заправлять государством, делает вид, что собирается разрешить самые сложные, самые наболевшие вопросы. Одна комиссия сменяет другую в процессе толчения воды; то тот, то другой сановник «не удел» выступает на минуту из мрака для преобразования народного просвещения или крестьянского благосостояния, или быта рабочих, или крепости законов и опять погружается во мрак, оставив после себя след в виде более или менее объемистой груды бумаги. Зрелище не менее поучительное, нежели манчжурские погромы! Невольно приходят на память слова басни: «Нет, господа, как ни садитесь, вы в музыканты не годитесь»355.

Нельзя сказать, чтобы все обстояло благополучно в рядах нашей интеллигенции. Долгая неволя во многом испортила ей характер.

Читая знаменитые главы Токвиля о политическом воспитании французской интеллигенции перед революцией356, можно думать, что читаешь характеристику современного образованного класса в России: та же наклонность к необычайным фантазиям, прямолинейным шаблонам, отвлеченным построениям, та же вера во всемогущество формальных преобразований, та же желчная нетерпимость к разномыслящим. К этому надо прибавить некоторые местные психологические черты, особенно сильно освещенные Достоевским357 и Чеховым358,– истерические «надрывы», резкие колебания настроения от фанатизма к отчаянности и апатии, вялость, неряшливость в будничном труде. У нас часто говорят, что русский народ одно, а русское правительство другое. Характерно, что при этом не упоминают о третьем – русском государстве, которое включает и народ, и правительство. Это значит, что люди, которым так долго вменялась в преступление малейшая попытка политической деятельности, выработали прямо враждебное отношение ко всему, что сколько-нибудь связано с государственностью. Принципы власти, порядка, государственного интереса потеряли цену, потому что они воплощаются в конкретных формах данной власти, данного порядка, данного государства. Патриотизм в смысле чувства национальной солидарности по отношению к чужеземцам стал почти неприличным. Общественное настроение в течение настоящей войны едва ли имеет что-либо подобное в истории и до сих пор не совсем понятно за границей. Что русские люди примкнут к хору врагов, злорадно рукоплещущих японским победам, – это кажется иностранцам противоестественным. Французские республиканцы 1870 г. не просили мира во что бы то ни стало у немцев, а продолжали, пока хватило сил, борьбу (за Францию), легкомысленно и неудачно начатую Наполеоном III359. Эльзаса они не спасли, но засвидетельствовали перед всем миром о силе французско-национального чувства, с которым пришлось и приходится считаться в Европе. В России общество принуждено бояться побед своих генералов более, чем национальных поражений. Не возьмут также в толк англичане, американцы, немцы, французы, что воспитание и просвещение подрастающих поколений должны быть принесены в жертву политической борьбе. Трудно было бы видеть во всем этом признак здоровья.