Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Одним из первых осознавших этот патриотический долг оказался крупнейший исследователь опричнины (на рабо­тах которого Платонов и построил свою злополучную ги­потезу) П.А. Садиков. В каноническую платоновскую ин­терпретацию он внес совсем новую — милитаристскую — ноту. По его мнению, «врезавшись клином в толщу мос­ковской территории, государев удел должен был по мыс­ли Грозного, не только явиться средством для решитель­ной борьбы с феодальными князьями и боярством путем перетасовки их земельных владений, но и организующим ядром в создании возможностей для борьбы против вра­гов на внешнем фронте»³⁸.

Таким образом, опричнина перерастала провинциаль­ные внутриполитические задачи, на анализе которых де­сятилетиями концентрировались русские историки. Теперь она связывалась непосредственно с функцией «борьбы на внешнем фронте». У нее обнаружилась совсем новая, раньше как-то остававшаяся в тени роль — мобилизацион­ная. Недаром Виппер так комментирует это открытие Сади- кова: «Если с легкой руки ворчунов княжеской и боярской оппозиции историки XIX века любили говорить о беспоря­дочном ограблении Иваном Грозным и его опричниками всего Замосковного края, то историк нашего времени про­тивопоставляет этим голословным утверждениям докумен­тально обоснованные факты, которые показывают конст­руктивную работу, совершавшуюся в пределах опричной территории»³⁹.

И конструктивность этой работы Виппер видит уже не в схватке с «княжатами», как Платонов, и не в «классовой борьбе», как Покровский (классовая борьба полностью подменена у него борьбой с изменой), а в том, что Гроз­ный начал превращение страны в «военную монархию». Поэтому и опричнина была для него прежде всего «мерой военно-организационного характера»⁴⁰.

И как бы ни было нам противно соглашаться с новыми апологетами Грозного, деваться тут некуда. Они правы. Опричнина действительно была орудием, школой и лабо­раторией тотальной милитаризации страны. И что бы ни думали о происхождении русской государственности за­падные и отечественные «деспотисты», Грозный и впрямь был родоначальником этой мобилизационной политичес­кой системы, известной в истории под именем самодержа­вия. Единственное, в чем не согласен я с Виппером, Сади­ковым или Полосиным (и, добавим в скобках, Тириаром), это в оценке прославляемой ими системы. То, что кажется им триумфом России, представляется мне ее историчес­ким несчастьем. Как бы то ни было, однако, едва примем мы их точку зрения, совсем другой смысл обретает сама концепция Ливонской войны, во имя которой предприни­малась самодержавная трансформация страны.

Конечно, и основоположники «аграрной школы» (так же, как и их предшественники-«государственники») стоя­ли в стратегическом споре царя с Правительством компро­мисса на его стороне. И Платонов писал, что «время звало Москву на Запад, к морским берегам, и Грозный не упус­тил момента предъявить свои претензии на часть ливонско­го наследства»⁴¹. И Покровский заметил, что «террор оп­ричнины может быть понят только в связи с неудачами Ли­вонской войны»⁴². Однако для них и война, и террор были лишь элементами великого «аграрного переворота». Для «милитаристов» сам аграрный переворот был, как ви­дим, лишь элементом войны.

Для П.А. Садикова само «образование опричного кор­пуса» находилось в прямой «зависимости от условий во­енной обороны». Более того, цитируя свидетельства оче­видцев, он подчеркивает, что помещики были гораздо худшими хозяевами земли, чем бояре: «малое умение оп­ричников справиться с ведением хозяйства в их новых по­местьях» приводило к тому, что «огромные имущества были разрушены и расхищены так быстро, как будто бы прошел неприятель»⁴³. Тут уже и речи, как видим, нет о са­мом важном для «аграрной школы», о том, что помещик выигрывал экономическую конкуренцию с боярином и по­этому, экспроприируя боярина-вотчинника, опричнина шла по пути естественного экономического развития, как думал Покровский. Для «милитаристов» опричнина была лишь «мерой, необходимой для успешного ведения вой­ны»⁴⁴. И для этого они готовы были пожертвовать чем угодно, включая «экономическое развитие».

Но зато и война переставала для них быть прозаической завоевательной авантюрой, простой претензией на «часть ливонского наследства», как для Платонова, или «войной из-за торговых путей, т. е. косвенно из-за рынков», как для