Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Но это была коварная и обманчивая слабость ничейной земли, лежащей между несколькими крупными хищника­ми. Все они зарились на ее порты, ее богатые города и первоклассные крепости. И каждый поджидал, когда другой, самый жадный и глупый, протянет к ней руки. За­ранее было видно, сколь неблагодарной будет эта затея. Ибо сама слабость Ливонии парадоксально оборачива­лась ее главной силой. Там не существовало единого нервного центра, поразив который можно было вызвать политический паралич. Каждую крепость предстояло вое­вать отдельно. А крепостей были сотни. Такую войну ни бурным натиском, ни генеральным сражением не выигра­ешь, в ней можно было лишь увязнуть, как в трясине, го­товой принять в себя кости целого поколения безрассуд­ных завоевателей.

Тот, кто бросился бы на соблазнительную добычу пер­вым, не только жертвовал престижем, открыто объявляя себя разбойником, но и неизбежно сплотил бы против се­бя всех остальных хищников, которые под видом восста­новления справедливости, за его же счет, взяли бы добы­чу даром.

Я не говорю уже, что напасть на Ливонию означало бро­сить вызов Европе: Польше, Швеции, Дании, ганзейским городам и стоявшей за ними Германской империи. В усло­виях XVI века это означало европейскую войну.

Между тем единственное, что действительно интересо­вало Москву при разделе Ливонии, это первоклассный порт Нарва, расположенный в устье реки Наровы. Еще Иван III предусмотрительно построил на другом ее берегу городок, названный его именем (Иван-город). Взять Нар­ву было для Москвы вопросом одного хорошего штурма, как это и произошло 11 мая 1558 г. И ни малейшей при этом не было надобности ввязываться в четвертьвековую войну, вызывая на бой всю Европу. Да еще имея в виду, что к войне на западном направлении Москва была, как мы уже знаем, не готова абсолютно. Это безоговорочно признают все русские историки независимо от их отноше­ния к Грозному.

Вот что пишет по этому поводу С.М. Соловьев: «Даже и в войсках литовских или, лучше сказать, между вождями литовскими, не говоря уже о шведах, легко было заметить большую степень военного искусства, чем в войсках и во­еводах московских. Это было видно из того, что во всех почти значительных столкновениях с западными непри­ятелями в чистом поле московские войска терпели пора­жения; так было в битвах при Орше, при Уле, в битвах при Лоде, при Вендене»²³.

Того же мнения держится и М.Н. Покровский: «Фео­дальные ополчения московского царя не выдерживали схватки грудь с грудью против регулярных армий Европы. Надо было искать врага по себе, таким казались крымские и поволжские татары»²⁴.

Еще удивительнее, что то же самое говорит и Р.Ю. Вип­пер. «При завоевании Поволжья московские конные ар­мии вели бой с воинством себе подобным и руководились стратегией и тактикой весьма простыми. Совсем другое дело — ройна западная, где приходилось встречаться со сложным военным искусством командиров наемных евро­пейских отрядов: московские войска почти неизменно терпят поражение в открытом поле»²⁵.

И наконец, даже С.В. Бахрушин, сочинявший почти столь же восторженные гимны Ливонской войне, как и Виппер, признается со вздохом, что «Россия в XVI веке еще не была подготовлена к решению балтийской пробле­мы»²⁶. Другое дело, что и эту мрачную оценку почтенный автор умудряется повернуть оптимистически: «Тем более поражает проницательность, с какой Иван IV осознал ос­новную жизненную задачу русской внешней политики и на ней сосредоточил все силы своего государства»²⁷. Может быть, кто-нибудь подскажет мне, где здесь логика? Когда еще такое бывало, чтобы вину в национальной катастро­фе объявляли доказательством проницательности и госу­дарственного ума?

Впрочем, в Иваниану нам еще предстоит углубиться. А пока не станем отвлекаться от самого Ивана.

ПОСЛЕДНИЙ КОМПРОМИСС

То, что было несомненно для историков, тем более бросалось в глаза всем, кто сам участвовал в этих «столк­новениях с западным неприятелем в чистом поле» и кому «поворот на Германы» сулил неминуемую гибель. «Мы же паки о сем, — писал Андрей Курбский, — и паки ко царю стужали и советовали: или бы сам потщился идти или вой­ско великое послал в то время на орду, он же не послу­шал, предукаждающе нам сие и помогающе ему ласкате­ли, добрые и верные товарищи трапез и кубков и различ­ных наслаждений друзии, и подобно уже на своих сродных и единоколенных остроту оружия паче нежели поганом готовал»²⁸.

Мотивы мятежного князя очень близки тем, по которым Правительство компромисса настаивало на антитатарской стратегии: «Тогда время было над бусурманы християн- ским царем мститися за многолетнюю кровь християн- скую, беспрестанно проливаему от них и успокоити собя и отечества свои вечне, ибо ничего ради другого, но точию того ради и помазаны бывают еже прямо судити и царст­ва, врученные им от Бога, обороняти от нахождения вар­варов»²⁹.