Россия в концлагере

Группа интеллигенціи, засѣдавшая въ штабѣ Свирьлага, тоже "видѣла все это", видѣла всѣ способы истребительно-эксплоатаціонной системы лагерей, и у нея не оставалось ни иллюзій о совѣтскомъ раѣ, ни возможности изъ него выбраться. И у нея была очень простая "политическая платформа": въ этой гигантской мясорубкѣ сохранить, во-первыхъ, свою собственную жизнь и, во-вторыхъ, — жизнь своихъ ближнихъ. Для этого нужно было дѣйствовать спаянно, толково и осторожно.

Она жила хуже администраціи совѣтскаго актива, ибо, если и воровала, то только въ предѣлахъ самаго необходимаго, а не на пропой души. Жила она въ баракахъ, а не въ кабинкахъ. Въ лучшемъ случаѣ — въ случайныхъ общежитіяхъ. Въ производственномъ отношеніи у нея была весьма ясная установка: добиваться наилучшихъ цифровыхъ показателей и наибольшаго количества хлѣба. "Цифровые показатели" расхлебывалъ потомъ Сѣвзаплѣсъ и прочіе "лѣсы", а хлѣбъ — иногда удавалось урывать, а иногда — и не удавалось...

Вотъ въ этой группѣ я и разсказалъ о своей встрѣчѣ съ Авдѣевымъ...

Планъ былъ выработанъ быстро и съ полнымъ знаніемъ обстановки. Борисъ въ течете одного дня извлекъ Авдѣева изъ 19-го квартала въ свою "слабосилку", а "штабъ" въ тотъ же день извлекъ Авдѣева изъ "слабосилки" къ себѣ. Для Авдѣева это значило 700 гр. хлѣба вмѣсто 300, а въ условіяхъ лагерной жизни лишній фунтъ хлѣба никакъ не можетъ измѣряться его денежной цѣнностью. Лишній фунтъ хлѣба — это не разница въ двѣ копѣйки золотомъ, а разница между жизнью и умираніемъ.

ИСТОРІЯ АВДѢЕВА

Вечеромъ Авдѣевъ, уже прошедшій баню и вошебойку, сидѣлъ у печки въ нашей избѣ и разсказывалъ свою стандартно-жуткую исторію...

Былъ преподавателемъ математики въ Минскѣ. Брата арестовали и разстрѣляли "за шпіонажъ" — въ приграничныхъ мѣстахъ это дѣлается совсѣмъ легко и просто. Его съ дочерью сослали въ концентраціонный лагерь въ Кемь, жену — въ Вишерскій концлагерь. Жена умерла въ Вишерѣ неизвѣстно отчего. Дочь умерла въ Кеми отъ знаменитой кемской дезинтеріи...

Авдѣевъ съ трудомъ подбиралъ слова, точно онъ отвыкъ отъ человѣческой рѣчи:

— ... А она была, видите ли, музыкантшей... Можно сказать, даже композиторшей... Въ Кеми — прачкой работала. Знаете, въ лагерной прачешной. Пятьдесятъ восемь — шесть, никуда не устроиться... Маленькая прачешная. Она — и еще тринадцать женщинъ... Всѣ — ну, какъ это — ну, проститутки. Такія, знаете ли, онѣ, собственно, и въ лагерѣ больше этимъ самымъ и занимались... Ну, конечно, какъ тамъ было Оленькѣ — вѣдь восемнадцать лѣтъ ей было — ну... вы сами можете себѣ представить... Да...

Неровное пламя печки освѣщало лицо старика, покрытое багровыми пятнами отмороженныхъ мѣстъ, одного уха не было вовсе... Изсохшія губы шевелились медленно, съ трудомъ...

— ... Такъ что, можетъ быть, Господь Богъ во время взялъ Оленьку къ себѣ, чтобы сама на себя рукъ не наложила... Однако... вотъ, говорите, проститутки, а вотъ добрая душа нашлась же...

...Я работалъ счетоводомъ — на командировкѣ одной, верстахъ въ двадцати отъ Кеми. Это — тоже не легче прачешной или просто каторги... Только я былъ прикованъ не къ тачкѣ, а къ столу. На немъ спалъ, на немъ ѣлъ, за нимъ сидѣлъ по пятнадцать-двадцать часовъ въ сутки... Вѣрите ли, по цѣлымъ недѣлямъ вставалъ изъ-за стола только въ уборную. Такая была работа... Ну, и начальникъ — звѣрь. Звѣрь, а не человѣкъ... Такъ вотъ, значитъ, была все-таки добрая душа, одна — ну, изъ этихъ самыхъ проститутокъ... И вотъ звонить намъ по телефону, въ командировку нашу, значитъ. Вы, говоритъ, Авдѣевъ. Да, говорю, я, а у самого — предчувствіе, что ли: ноги сразу такъ, знаете, ослабѣли, стоять не могу... Да, говорю, я Авдѣевъ. Это, спрашиваетъ, ваша дочка у насъ на кемской прачешной работаетъ... Да, говорю, моя дочка... Такъ вотъ, говоритъ, ваша дочка отъ дезинтеріи при смерти, васъ хочетъ видѣть. Если къ вечеру, говоритъ, притопаете, то, можетъ, еще застанете, а можетъ, и нѣтъ...

А меня ноги уже совсѣмъ не держать... Пошарилъ рукой табуретку, да такъ и свалился, да еще телефонъ оборвалъ.

Ну, полили меня водой. Очнулся, прошу начальника: отпустите, ради Бога, на одну ночь — дочь умираетъ. Какое!.. Звѣрь, а не человѣкъ... Здѣсь, говоритъ, тысячи умираютъ, здѣсь вамъ не курортъ, здѣсь вамъ не институтъ благородныхъ дѣвицъ... Мы, говоритъ изъ-за всякой б... — да, такъ и сказалъ, ей Богу, такъ и сказалъ... не можемъ, говоритъ, нашу отчетность срывать...

Вышелъ я на улицу, совсѣмъ какъ помѣшанный. Ноги, знаете, какъ безъ костей. Ну, думаю, будь что будетъ. Ночь, снѣгъ таетъ... Темно... Пошелъ я въ Кемь... Шелъ, шелъ, запутался, подъ утро пришелъ.

Нѣтъ уже Оленьки. Утромъ меня тутъ же у покойницкой арестовали за побѣгъ и — на лѣсоразработки... Даже на Оленьку не дали посмотрѣть...

Старикъ уткнулся лицомъ въ колѣни, и плечи его затряслись отъ глухихъ рыданій... Я подалъ ему стаканъ капустнаго разсола. Онъ выпилъ, вѣроятно, не разбирая, что именно онъ пьетъ, разливая разсолъ на грудь и на колѣни. Зубы трещеткой стучали по краю стакана...