Россия в поворотный момент истории

И совсем не удивительно, что позже, после нескольких месяцев жестоких сражений, люмпен-пролетарии и дезертиры в тылу ступили вслед за большевиками на путь убийств и насилия, купившись на обещания безграничной свободы. Поразительным было то, что летом 1917 г. войска на линии фронта проявили, пусть только мимолетно, могучее чувство патриотизма.

К середине мая германский Генеральный штаб уже отметил изменение в настроениях на Русском фронте, и немецкие войска начали постепенно перебрасываться обратно на восток.

Съезд в Каменец-Подольске завершился овацией в адрес генерала Брусилова. Затем мы с ним отправились в инспекционную поездку по частям, которым месяц спустя предстояло первым идти в наступление. После того как солдаты прошли мимо нас строем, мы поднялись на импровизированную трибуну и обратились к бойцам.

Сперва выступили Брусилов и командиры тех дивизий, которые мы посещали. Затем слово брали представители местных военных комитетов. Наконец, настала и моя очередь. Солдаты еще теснее сгрудились вокруг помоста, стараясь не пропустить ни слова. В том, что я сказал, не было ничего, кроме горькой истины и простого призыва к их чувству долга перед родиной. Трудно описать то впечатление, которое произвели мои слова. Можно лишь сказать, что они затронули сердца слушателей, наполнив их новой надеждой.

На многих таких митингах возбужденные солдаты окружали нас столь плотной толпой, что мы с трудом пробирались к автомобилям, готовым отвезти нас в следующую точку маршрута.

Иногда солдаты выталкивали вперед большевистских агитаторов, скрывавшихся в толпе, и заставляли их повторять свои доводы прямо мне в лицо – на том этапе открытая кампания против меня еще не была до конца организована.

Разумеется, смена настроений после моих посещений обычно оказывалась недолговечной[92], но в тех частях, где командиры, комиссары и члены армейских комитетов сумели уловить психологическое значение моих слов, боевой дух укреплялся и солдаты сохраняли доверие к своим офицерам.

Мы с Брусиловым, возвращаясь из этой поездки по Юго-Западному фронту в закрытой машине, по пути в Тарнополь попали под страшную грозу. Не знаю почему, но, когда по стеклам хлестал дождь, а над головой сверкали молнии, мы ощутили какую-то взаимную близость. Наш разговор стал неформальным и непринужденным, словно мы были старыми друзьями.

Мы обсуждали те вещи, которые волновали всех гражданских и военных руководителей, ответственных за судьбу страны. Я говорил о том, как трудно складываются отношения правительства с левыми политическими кругами, а Брусилов рассказывал мне о том огромном уроне, который нанесла армии изжившая себя бюрократическая система управления и оторванность многих высших офицеров от реальности.

Естественно, Брусилов, как амбициозный человек, излагая свои планы или вкратце обрисовывая мне характер других генералов, старался не выражать таких взглядов, которые бы сильно отличались от моих. Но в целом мы имели единое мнение по поводу важнейших проблем, стоявших перед Россией, и оба полностью отвергали господствовавшую среди многих лидеров страны идею о том, что «русской армии более не существует». Мы оба были убеждены в том, что бессмысленно только анализировать и критиковать; необходимо иметь мужество и взять на себя риск.

Во время этой поездки в Тарнополь мы сумели договориться по многим важным вопросам, касавшимся предстоящего наступления. Именно тогда я и решил, что в момент начала наступления Брусилов должен быть поставлен во главе всей армии вместо Алексеева. Однако я не давал ему никаких намеков о своих намерениях, поскольку не был уверен, согласится ли князь Львов.

Из Тарнополя я отправился в Одессу, которая в то время служила тыловой базой Румыно-Черноморского фронта. Там я встретился с генералом Щербачевым, только что прибывшим из Ясс, и с представителями комитета Румынского фронта. Во время разговора с Щербачевым у меня сложилось впечатление, что этот фронт находится в надежных руках и что русские и румынские войска будут сражаться, невзирая на проблемы с транспортом и снабжением. Беседа с делегацией фронтового комитета укрепила меня в этом мнении. Мне не представилось возможности посетить сам фронт, так как пришлось сопровождать адмирала Колчака и начальника его штаба капитана Смирнова в Севастополь, в штаб Черноморского флота, чтобы уладить острые разногласия адмирала с Центральным исполнительным комитетом Черноморского флота и местными армейскими гарнизонами.

Адмирал Колчак был одним из самых компетентных адмиралов в русском флоте. Он стал очень популярной фигурой как среди офицеров, так и среди матросов. Незадолго до революции его перевели с Балтийского флота на должность командующего Черноморским флотом. В первые несколько недель после падения монархии он установил превосходные отношения с командами кораблей и даже сыграл ключевую роль в создании флотского Центрального комитета. Он быстро приспособился к новой ситуации, благодаря чему сумел спасти Черноморский флот от тех кошмаров, через которые прошел Балтийский флот.