Россия в поворотный момент истории

Матросы были настроены патриотически и стремились сразиться с врагом. Когда я прибыл в Севастополь, и офицеры, и матросы только и говорили, что о высадке десанта в Босфоре. На фронт даже отправилась делегация моряков с целью убедить солдат вернуться к выполнению своего долга. Можно подумать, что в этих обстоятельствах конфликт адмирала с Центральным комитетом был маловероятен. Тем не менее он возник.

Центральный комитет издал приказ об аресте помощника начальника порта генерала Петрова, отказывавшегося выполнять приказы комитета, не утвержденные командующим флотом. Это было серьезное нарушение дисциплины, но 12 мая Колчак обратился к князю Львову с просьбой об отставке на том основании, что не желает мириться с такой ситуацией. Однако пребывание адмирала на своем посту имело колоссальное значение, и князь Львов попросил меня отправиться в Севастополь и уладить конфликт.

В крохотной каюте торпедного катера, везущего нас в Севастополь, у нас с Колчаком состоялся продолжительный разговор. Я изо всех сил старался убедить его, что этот инцидент ничтожен по сравнению с тем, что случилось с командующим Балтийским флотом, что серьезных оснований для тревоги нет и что положение Колчака гораздо прочнее, чем ему кажется. Не найдя никаких логических возражений против моих аргументов, Колчак в конце концов воскликнул со слезами на глазах:

– Для них[93] Центральный комитет значит больше, чем я! Я не желаю иметь с ними никакого дела! Я их больше не люблю!..

Мне не нашлось что сказать в ответ на это заявление, продиктованное не столько разумом, сколько сердцем.

На следующий день после долгих переговоров и увещеваний мир между Колчаком и комитетом был восстановлен. Но их отношения непоправимо испортились, и ровно три недели спустя возник новый острый конфликт. В этот раз, ничего не сообщая правительству, адмирал Колчак и начальник его штаба тем же вечером сели в прямой поезд до Петрограда, навсегда покинув флот.

После трудных переговоров в Севастополе я направился прямо в Киев, где отношения с Украинской радой становились все более напряженными. Рада начала кампанию по созданию независимой украинской армии, что ввиду предстоящего наступления было совершенно немыслимо, даже если бы Рада обладала гораздо большей автономией.

Из Киева я отправился в Могилев, в Ставку генерала Алексеева. Я хотел сообщить ему о своих поездках на фронт, а кроме того, убедиться в оправданности своего решения о назначении Брусилова на его место. Во время нашего разговора Алексеев сперва не проявлял абсолютно никакого интереса к моему рассказу, а затем стал излагать свой пессимистический анализ положения на фронте.

После этого я вернулся в Петроград, где провел переговоры с князем Львовым и министром иностранных дел Терещенко. Затем, на совещании кабинета, я предложил назначить Брусилова главнокомандующим. Мое предложение было принято, а генерал Алексеев получил специально созданную для него должность военного советника при Временном правительстве.

После двух или трех дней, проведенных в столице, я выехал на Северный фронт, прибыв утром 25 мая в Ригу. Этот крупный порт и промышленный центр, имевший смешанное русско-немецко-латышское население, после «великого отступления» 1915 г. оказался в опасной близости от линии фронта, в результате чего большинство его промышленных предприятий и учебных заведений было эвакуировано. Древняя крепость, где в мирное время размещалась городская администрация, теперь служила штабом генерала Радко-Дмитриева[94], командира 12-й армии.

На вокзале меня встретили генерал, весь его штаб, огромная толпа солдат с фронта и тысячи местных жителей. Я довольно часто посещал Ригу в первые несколько лет после «умиротворения» волнений латышских крестьян в 1905 г. и хорошо знал город. Я выразил желание прогуляться по бульвару от гостиницы, в которой обычно останавливался, когда приезжал в Ригу по судебным делам, до крепости Шлосс, где прежде заседали военные трибуналы – самые жестокие трибуналы из всех, с которыми мне приходилось иметь дело в те суровые годы. Генерал с готовностью согласился составить мне компанию, и мы направились к крепости во главе радостной, возбужденной толпы.

После совещания в ставке с начальником штаба мы выехали на линию фронта. С обеих сторон время от времени постреливали, но генерал не обращал на выстрелы никакого внимания. На обратном пути он предложил заехать в полк, в котором недавно объявился большевистский агитатор; с этим человеком было трудно совладать, и в каком-то смысле он полностью подчинил себе полк.

Выбрав лощину, куда не долетали вражеские пули, генерал вызвал всех свободных солдат. Состоялся очень откровенный разговор. Меня засыпали всевозможными вопросами, порой весьма резкими. В сторонке держался низенький парень невзрачного вида, предпочитавший помалкивать, чем явно удивлял и раздражал своих товарищей. Они постоянно выталкивали его вперед и пытались разговорить. Генерал прошептал мне на ухо, что это и есть тот самый большевистский агитатор. Наконец тот заговорил нервным, визгливым голосом: