Россия в поворотный момент истории

В начале августа на Юго-Западный фронт прибыл генерал Деникин, только что назначенный его командующим. Взгляды Деникина мало чем отличались от взглядов Корнилова. С того момента их политика в отношении комиссаров и армейских комитетов резко изменилась. Командиры, считавшие сотрудничество с подобными организациями необходимым, встречали холодный прием и замещались твердолобыми сторонниками старого режима.

13 августа Колчинский, заместитель председателя исполкома фронта, отправил в Военное министерство и Всероссийский Центральный исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов телеграмму, в которой подробно излагал происходящее и указывал, что такая политика, не согласованная с центральными демократическими организациями, неизбежно вызовет волнения в войсках.

Его слова фактически служат комментарием к приказу исполняющего обязанности военного министра Савинкова за № 177 от 10 августа. В приказе, в частности, говорилось:

«В связи с последними событиями на фронте в ряде воинских подразделений наблюдается определенное беспокойство в отношении дальнейшей судьбы армейских организаций. Такое беспокойство может быть объяснено лишь атмосферой взаимного недоверия, которая, к сожалению, возникла и сгущается вследствие пропагандистской деятельности подозрительных лиц…»

Что же это были за безымянные «подозрительные лица», воспользовавшиеся непрочным положением в армии для разжигания недовольства среди солдат? Если бы Савинков имел в виду большевиков, то, несомненно, прямо бы назвал их. Но это были не большевики, а, если можно так выразиться, «большевики наоборот». Кампания против выборных армейских организаций и комиссаров велась – и я знаю это наверняка – теми самыми офицерскими организациями и группами, которые вскоре стали ядром военного заговора.

3 августа во время обеда с генералом Корниловым я попросил его принять дисциплинарные меры в отношении штабных офицеров, чьи имена назвал ему. Однако никаких мер принято не было. Деятельность определенных лиц, известных генералу Корнилову, не только продолжалась, но и усиливалась – как на фронте, так и в Петрограде и Москве.

Резкое несоответствие между словами нового главнокомандующего и реальным поведением Деникина и его единомышленников из числа фронтовых командиров особенно бросалось в глаза на фоне усилий начальника штаба Корнилова генерала Лукомского, который делал все, что в его силах, чтобы укрепить боеспособность Северного фронта. Деникин и все сочувствовавшие ему высшие офицеры, несомненно, были истинными русскими патриотами, но тем не менее делали все возможное, чтобы подорвать моральный дух солдат, значительно окрепшее у них чувство дисциплины и доверия своим офицерам.

Как они могли так поступать в тот момент, когда и главнокомандующий, и высшие офицеры прекрасно знали, что германское Верховное командование готовит на Северном фронте наступление в районе Риги?

Имелась ли какая-либо истина в их систематической кампании клеветы в адрес комиссаров и комитетов – кампании, которая велась на митингах, в печати и в официальных сводках Ставки?

И даже если бы в ней содержалась хоть капля истины, стоило ли кричать о ней так, чтобы услышал враг, готовящийся к наступлению? Почему высшее командование Русской армии в те трагические недели сознательно подвергало Северный фронт опасности?

В то время я не мог найти ответа на эти мучительные вопросы, но сейчас мне известна вся чудовищная правда.

В день падения Риги румынский посол при Временном правительстве Диаманди находился в могилевской Ставке. Потрясенный этим известием, он спросил Корнилова, почему город был оставлен врагу и что теперь последует. Генерал Корнилов «ответил, что не следует придавать значения взятию Риги. Он добавил, что войска оставили Ригу по его приказу и отступили, поскольку он предпочел потерю территории потере армии. Кроме того, генерал Корнилов рассчитывал на впечатление, которое падение Риги произведет в общественном мнении, ради восстановления дисциплины в русской армии».

Не знаю, успокоили ли эти слова испуганного Диаманди, но Корнилов не сказал ему правды. Он не сказал ему, что русские солдаты упорно сражались под градом крупнокалиберных снарядов и в тучах горчичного газа[101]. Он не мог признаться в том, что поразил общественное мнение не рассказом об истинном поведении русских солдат под Ригой, а лживыми сводками о том, будто бы под первыми ударами немцев русские трусливо обратились в бегство.

Эти официальные сводки были немедленно перепечатаны столичными и провинциальными газетами, вызвав волну негодования против армии. Эффект оказался таким же, как при появлении ложных сообщений о бегстве Млыновского полка и 6-й гренадерской дивизии в первый день германского наступления на Юго-Западном фронте. Разумеется, Корнилов не мог признаться, что такие измышления нужны ему для того, чтобы обеспечить успех своего похода на Петроград, предпринятый вскоре после падения Риги.