Россия в поворотный момент истории

– Боюсь, что вынужден вам отказать, – ответил я. – Не могу продлить вашу встречу.

– Ну что ж, – сказал великий князь брату. – Тогда обними их за меня.

Они начали прощаться. Кто мог подумать, что это была их последняя встреча?

Я сидел в комнате рядом с кабинетом царя, отдавая последние приказания и ожидая вестей о прибытии поезда, а юный наследник Алексей в это время с шумом бегал по коридору. Время шло, а поезд никак не появлялся. Железнодорожники колебались, подавать ли состав или нет, и он появился только на рассвете. Мы отправились на автомобилях туда, где он ждал нас – сразу за станцией Александровская. Мы заранее договорились о порядке размещения в машинах, но в последний момент все перепуталось.

Я впервые увидел бывшую царицу только как мать, встревоженную и рыдающую. Ее сын и дочери, казалось, с куда большей готовностью отправлялись в путь, хотя в последний момент они тоже были расстроены и взволнованы. Наконец, после последних слов прощания автомобили направились на станцию в сопровождении эскорта казаков спереди и сзади. Солнце уже ярко сияло, когда конвой выехал из парка, но город, к счастью, еще спал. Подъехав к поезду, мы проверили списки отъезжающих. Опять слова прощания, и поезд отошел от станции. Они уезжали навсегда, и никто не имел представления, какой их ожидает конец[115].

Часть шестая Прелюдия к гражданской войне

Глава 20 Ультиматум

После Московского Государственного совещания перед Временным правительством встали две неотложные задачи: реорганизация кабинета в соответствии с новой расстановкой политических сил и искоренение растущей подпольной оппозиции в офицерском корпусе: После неудачного восстания 3 июля, бегства Ленина в Финляндию и последовавшего развала большевистского партийного аппарата как на фронте, так и в стране в целом стали быстро возникать различные «тайные» армейские организации. Начало германского наступления на Северном фронте и падение Риги также усиливали необходимость в новом кабинете.

Правой оппозиции каким-то образом стало известно, что во время совещания я попытался нащупать подход к некоторым группам с целью заручиться их помощью при выполнении текущих задач правительства. После возвращения в столицу 16 августа я получил послание от князя Львова, информировавшего меня, что его просил устроить встречу со мной А.Н. Аладьин[116]. Деятельность Аладьина в Англии носила довольно сомнительный характер, и поэтому Львов отказался выполнять его просьбу; но он хотел поставить меня в известность, что Аладьин, прощаясь, сказал многозначительно: «Передайте Керенскому, что любые назначения в кабинет должны быть одобрены Ставкой». Нетрудно было догадаться о сущности контактов Аладьина в Ставке: мы знали о существовании тайной антиправительственной ячейки в Центральном комитете Союза офицеров армии и флота. Предупреждение Аладьина меня не слишком встревожило, поскольку уже было принято решение удалить ЦК Союза офицеров из Ставки и арестовать некоторых из наиболее активных его членов.

22 августа из Москвы на встречу со мной приехал Владимир Львов. С самых первых дней существования Временного правительства вплоть до середины июля он был обер-прокурором Священного синода, а ранее входил в состав консервативной «центристской» фракции Думы. Львов, искренне набожный человек, страшно возмущался влиянием Распутина в высших кругах духовенства. В течение пяти лет нашей работы в Думе мы стали близкими друзьями, и, несмотря на вспыльчивый характер Львова, он нравился мне своей прямотой и откровенностью. Тем не менее, став в июле премьером, я не просил Владимира Львова остаться в составе кабинета. В августе должен был состояться Вселенский церковный собор, чтобы рассмотреть вопрос об автономии Русской православной церкви. Это требовало от обер-прокурора такта и деликатности, а также глубокого знания церковной истории. Более подходящим для этого поста казался А.В. Карташов, видный член Петербургской академии, который и был назначен обер-прокурором. Однако Владимир Львов надолго затаил против меня враждебность за то, что его «отстранили» от работы по излечению русской церкви от того паралича, которым она страдала с тех пор, как Петр I отменил патриаршество и сам стал во главе церкви.

На нашей памятной встрече 22 августа Львов с самого начала подчеркнул, что не просто наносит мне визит вежливости, а прибыл с посланием. Далее он сказал, что, лишившись поддержки влиятельных кругов и полагаясь на Советы, которые, по его словам, рано или поздно избавятся от меня, я ставлю себя в сомнительное, а точнее, опасное положение.