Россия в XVIII столетии: общество и память

В статье, посвященной формированию в XVIII в. русского патриотизма я предположил, что было бы интересно выяснить, как отразилось на массовом сознании предательство гетмана Мазепы и победа над шведами при Полтаве.[399] Этот вопрос по-прежнему остается неизученным. В целом же история того, что случилось с памятью о Полтавской битве является еще одним ярким доказательством того, что зачастую даже самая энергичная пропаганда не может сделать событие, важное для национальной истории, частью коллективной памяти, если большинство людей не имеют к нему личного отношения.

Глава 3 Дело царевича Алексея в русской историографии и культуре XIX – ХХ вв

В конце 1970-х – начале 1980-х гг., на протяжении нескольких лет автор этих строк встречал Новый год в одной и той же компании близких друзей. Помимо обычного для подобных случаев времяпрепровождения, в этой компании были приняты и своего интеллектуальные развлечения, одним из которых была разгадка шарад, которые специально для этого сочиняли участники мероприятия. Автором наиболее остроумных и одновременно наиболее сложных шарад была Татьяна Толстая, позднее ставшая известной писательницей и являющаяся потомком Петра Андреевича Толстого, сыгравшего решающую роль в деле царевича Алексея Петровича. Как правило, отгадка придуманных Татьяной шарад занимала некоторое время, но одна из них начиналась строчкой, которая была разгадана мгновенно: «Мой первый слог отца и сына нарисовал на шахматном полу». Как только эта фраза была произнесена, все сразу же закричали: «Ге!». И конечно, имелся в виду Николай Ге, автор знаменитой картины «Петр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе».

В Третьяковской галерее в Москве и в Русском музее в Петербурге экспонируются две почти идентичных копии этой картины и, как показывает вышеприведенный эпизод, это одно из немногих произведений русской живописи, известное почти каждому россиянину – в немалой степени потому что долгое время она воспроизводилась на страницах школьных учебников истории. Именно она ассоциируется в первую очередь с делом царевича Алексея и именно этот зрительный образ всплывает в сознании при произнесении этого словосочетания.

Что касается собственно картины, то некоторые историки искусства утверждают, будто художник знал, что Петр никогда не допрашивал Алексея в Петергофе, но переместил действие в узнаваемое, более привычное для публики окружение, чтобы усилить ее основную мысль, как якобы поступил В. Суриков с казнью стрельцов.[400] Однако это утверждение не верно, поскольку известно, что в мае 1718 г. австрийский посол в Петербурге информировал свое правительство, что Петр отправился в Петергоф, что туда же был отвезен царевич и царь там лично его допрашивал.[401]

Картина Ге была впервые выставлена в 1872 г. и вскоре стала весьма популярной. Ее автор писал: «Я чувствовал везде и во всем влияние и след петровской реформы. Чувство это было так сильно, что я невольно увлекся Петром и, под влиянием этого увлечения, задумал свою картину “Петр I и царевич Алексей”… Я питал симпатии к Петру, но, изучив многие документы, увидел, что симпатий быть не может. Я взвинчивал в себе симпатии к Петру, говорил, что у него общественные интересы были выше чувства отца, и это оправдывало жестокость, но убивало идеал».[402]

Но какие документы изучал Ге? Ответ очевиден: он изучал документы, опубликованные Николаем Устряловым в шестом томе его «Истории царствования Петра Великого, вышедшем в свет в 1859 г. и до сих пор являющемся наиболее полной подборкой источников по делу царевича Алексея. До этого существовала только официальная версия событий, согласно которой царевич был участником заговора против Петра и именно за это он был предан суду, приговорен к смерти, но умер, оплакиваемый своим отцом, не пережив потрясения. С публикацией Устрялова детали дела царевича Алексея впервые стали доступны широкой публике.