Российская экономическая система

Многим, и в первую очередь самим носителям административного ресурса, такая ситуация не кажется ненормальной. Действительно, ведь, с их точки зрения, источником любых норм, определяющих условия работы бизнеса, является власть, и та конкретная форма, в которую эта норма облечена — закон, президентский указ, решение правительства или просто устное распоряжение кого-то из высших государственных чиновников, — не имеет большого значения. Отчасти и даже во многом эти люди правы — при той внутренней неразделенности власти, отсутствии контроля над нею со стороны негосударственных структур и механизмов самоограничения внутри самой власти, о чем мы говорили в первой части книги, разница между правом и неправовыми механизмами становится достаточно условной. Да и с точки зрения бизнеса споры о законности или незаконности того или иного использования административного ресурса не имеют практического смысла: если правила игры определяются не общественной договоренностью, а самой властью, то любое ее решение является законным по определению.

Строго говоря, это и есть признак самодержавия, о реставрации которого говорилось в первой части: если источником власти является сама власть (при отсутствии альтернативных выборов и назначении высших должностных лиц, в том числе с использованием института преемничества), то разница между правовым и административным регулированием становится условной, поскольку право само становится функцией администрирования. Право как регулятор имеет смысл только при наличии реальной разделенности судебной, законодательной и административной властей. Если высшая административная власть, используя свой реальный контроль над законодательными и судебными структурами в конечном итоге (оставляя в стороне вопросы формальных процедур) сама решает, что будет считаться законным, а что нет, право неизбежно теряет в обществе свои сущностные функции и превращается в рудиментарный или декоративный механизм.

В этом свете, кстати, совершенно по особому выглядят и споры о доле теневой составляющей в российской экономике. Строго говоря, с учетом всего вышесказанного само разделение экономики на «стопроцентно легальную» и «теневую» выглядит не вполне корректно.

Действительно, если не отождествлять это понятие с криминальной экономикой, то есть производством товаров и услуг, подпадающих под действие Уголовного кодекса (производство и торговля наркотиками, сутенерство, нелегальное производство и распространение оружия и т.п.), а понимать его как любую деятельность, осуществляемую вне рамок официального права (так называемые «серые» операции), то к теневой можно, строго говоря, отнести не менее половины всей хозяйственной деятельности в сегодняшней России. Это понятие будет охватывать очень широкий спектр явлений — прямую «неучтенку», завышение издержек, сокрытие доходов, проведение одних операций под видом других, создание фирм-«однодневок», некорректное использование внутренних зон льготного налогообложения и трансфертных цен, «растаможка» по липовым документам, оплата фиктивных консультационных и иных услуг, всякого рода «серые» зарплатные схемы и многое другое.

В принципе, ни одно из этих нарушений не является нашим изобретением и в разной степени и формах используется в любой реально существующей экономике. Проблема, как мы уже говорили, в степени. Наличие всего вышеназванного в относительно небольших пропорциях, конечно, в определенной степени вносит искажения в действие рыночных механизмов и, соответственно, отрицательно влияет на их эффективность, но работе самих этих механизмов в целом не препятствует. Вместе с тем в случае, когда подобного рода «теневые» отношения начинают охватывать большую часть экономики, начинают меняться правила игры в целом. Правила, которых придерживается преобладающая часть субъектов, по сути не могут считаться нелегальными, так как фактически принимаются властью, которая и является единственным источником легитимности. И наоборот, требование придерживаться буквы формального закона, если оно исходит от власти, не может восприниматься всерьез, если последняя в своей практической деятельности исходит из приоритета реальных договорных отношений между нею и субъектами хозяйственной деятельности.