Российские Колумбы

Развьючил я лошадей, расседлал, привязал их к деревьям выстаиваться. А Спиря мне толкует: «Путай их, что с ними возишься, и так бока у них заворачиваются». Но я-то кумекал в лошадях с детства и знал, как с ними поступать. Сложил я под деревом седла и стал мешки с продуктишками затаскивать в избушку. Только открыл дверь, а Спиря как пальнул из ружья в меня, да угадал в руку. Ну, а я, извернувшись, тоже выстрелил и неудачно — сразу насмерть.

А потом установили, что Спиридон был не одноглазый и работал по заданию врагов: охотился за секретными документами, точными картами. Видно, он собирался убежать. Все карты, документы были уложены в мешок.

Много дней я искал своего начальника, так и не нашел. Снарядили специальную экспедицию по розыску Кудрявцева. До глубокой осени люди обшаривали тайгу, выпал снег, поиски прекратили. На другой год мы вновь пришли к избушке. Здесь под кедром я и нашел этот портсигар. Долго гадали, откуда он тут взялся. Но вскоре я увидел на самой почти вершине дерева человеческий скелет…

Пустынно молчала вечерняя тайга. Егорыч с удочкой ходил по берегу. Он, умело подсекая, вытаскивал темно-серебристых хариусов, и они шлепались на галечник, подпрыгивая, скользили к призывно журчащей речке. Вскоре старик возвратился с уловом. Я разжег костер, а Егорыч стал потрошить рыбу. От речки текла прохлада. Сгустки фиолетового дыма, блуждая, кочевали по таежной глухомани. Тяжело поднимаясь, они таяли в густом вечернем сумраке.

РЕДКИЙ ПОЕДИНОК

С полным рюкзаком за спиной мне пришлось покинуть наш палаточный лагерь, который расположился на живописном берегу реки Ус в Саянах. Предстояло подняться на вершину скалистой горы. Пробираясь по звериной тропе, я услышал какие-то странные звуки, потрескивание. Иногда доносился писк и даже какой-то дикий рев. Надо мной роились пауты и слепни, сопровождая нудным, бесконечным завыванием. Звенящий, заунывный гул гнуса с наступлением жары усиливался. Где-то по кустам прокатился шорох.

Я насторожился, руки невольно вцепились в оружие. Раздвигая ветви мелкого кедрача, я продолжал идти. Чувство страха приостанавливало меня, но любопытство побеждало. Густая сеть паучьих тенет задерживала передвижение своими туго натянутыми крепкими нитями. Неожиданно надо мной вздрогнули кроны деревьев, сбрасывая на землю лиственничную хвою. Стоя на месте, я стал боязливо осматривать деревья. С огромного сука на меня смотрела пара черемуховых бисеринок беличьих безобидных глаз. Черная с серебристым оттенком шубейка украшалась белой нагрудной отделкой.

Вдруг что-то промелькнуло сквозь кусты с шумом и ревом. По окраске я понял, что это не медведь и не кабан. Рванулся вперед, но зверя уже не было. Свежая кровь красными брызгами расплескалась по траве. Выбежав на поляну, я вдруг увидел судорожно бьющегося молодого мараленка и маленького зверька, крепко вцепившегося ему в шею. Хищник метался по окровавленной спине, глубоко вонзив зубы. Это был соболь.

Увидев меня, зверек оскалил кровавую пасть и готов был броситься. Злобный рев соболя раздавался эхом по тайге. Иглистые когти сжимались, выдирая кровавые клочья неокрепшей маральей кожи. Мне стало даже страшновато. Но, изогнувшись своим эластичным телом, соболь метнулся в кусты и исчез. Марал лежал, распластавшись на траве. Спина и шея были истерзаны в клочья. Тонкими струйками сочилась кровь, капала на траву, смешивалась с росинками. Застывали пустые немигающие глаза.

Так закончился редкий поединок — победой этого коварного зверька над благородным таежным богатырем.

ЛЮМБИРА

Громкий лай собак разбудил наш палаточный городок, взъерошенные головы повысовывались из палаток. К лагерю приближались несколько пар оленей, запряженных в нарты. Меня удивило, что упряжки двигались со стороны реки Лены, с самых восточных отрогов Путорана. Местные жители рассказывали, что дальше на восток люди не живут. Подтвердили это и результаты осмотров с самолетов.

Коренастый, небольшого роста эвенк резко остановил взмыленных оленей, положил хорей (длинный шест, употребляемый для управления оленьими упряжками) на нарты и быстро поднялся на берег, к нашим палаткам. На его лице чувствовалась озабоченность и тревога. «Шибко большой пособка надо, доктор надо, девка хворат», — с волнением толковал нам хозяин аргиша (так называют на Севере караван оленьих упряжек). Заиндевели его редкие усы, брови и малица на спине. Издалека, очевидно, везли больную. С большим акцентом он объяснил, что заболела его дочь Люмбира. Срочно нужен врач, а до Норильска более двухсот километров. Я объяснил, что к нам вылетел вертолет.

— Аэроплан, аэроплан! — произнес обрадованно эвенк. В его узких глазах светились искорки радости. Он быстро и суетливо стал развязывать поклажу. Пожилая эвенка, сидевшая на последних нартах, накладывала в холщовую торбу мороженые рыбу и мясо.