А осенью того же года была предпринята попытка организации в Бухаре российской полиции, которую возглавил бы собственный начальник. Во главе нее был поставлен чиновник туркестанской администрации Вельман, работавший в тесном контакте с Туркестанским охранным отделением и эмирской стражей. В его обязанности входил надзор за подозрительными русско-подданными и иностранцами на территории эмирата — впрочем, без права розыска и высылки жителей Туркестана, скрывавшихся в Бухаре от призыва на тыловые работы [Восстание, 2016, № 22, с. 167; № 26, с. 171; Чиркин, 2006, с. 282]. Таким образом, можно сделать вывод, что полномочия российской полиции в Бухаре по-прежнему не распространялись на коренное население, которое находилось под надзором местных властей. Стоит отметить, что в это же время Министерство внутренних дел издало специальное положение об усилении полиции на территории России, и она стала формироваться в том числе и в ее азиатских владениях [Нижник, Гугасари, 2012, с. 15; Захарова, 2013, с. 6–7]. Это наводит на мысль, что к 1916 г. включение Бухарского эмирата в состав России представлялось российским властям делом недалекого будущего.
Однако полиция в Бухаре просуществовала крайне недолго: сразу же после Февральской революции 1917 г., когда полиция в Российской империи была упразднена, а полицейские чины отстранены от своих должностей (все полицейские органы в русских поселениях эмирата были заменены милицейскими структурами [Генис, 2003, с. 102; Тухтаметов, 1977
Таким образом, российской полиции в Старой Бухаре не удалось в достаточной степени проявить себя и сыграть значительную роль в процессе правовой модернизации эмирата и интеграции его в политико-правовое пространство Российской империи. Однако можно полагать, что учреждение полиции в столице эмирата преследовало несколько целей. Во-первых, основной задачей полицейских сил в Бухаре стала борьба с явными недругами России и, следовательно, противниками модернизации Бухары по российскому образцу. Во-вторых, полномочия полицейского начальника давали ему немало возможностей, чтобы, наравне с политическим агентом, влиять на бухарские власти для принятия ими пророссийских политических и административных решений. Наконец, в-третьих, активизация правоохранительной деятельности российских уполномоченных органов позволяла активизировать распространение соответствующих принципов и норм имперского законодательства, уже и ранее применявшихся в русских поселениях на территории эмирата, на территорию и формально независимого государства, соответственно распространив полномочия российской полиции и на местное население. И учитывая все возраставший контроль России над Бухарой и сближение ее элиты с имперскими властями, есть основания полагать, что эти цели были бы достигнуты, если бы не революционные события 1917 г.
Глава V
Особенности правовой политики России в регионах с особым статусом и в чрезвычайных обстоятельствах
Как мы могли убедиться, правовая политика Российской империи в Центральной Азии имела ряд особенностей на разных этапах ее взаимодействия с государствами и народами этого региона — как до, так и после установления протектората над среднеазиатскими ханствами. И тем не менее время от времени ситуация складывалась таким образом, что даже самые разнообразные правовые средства и методы, доказавшие свою эффективность, оказывались не вполне подходящими в конкретных условиях. Речь идет о политике в отношении отдельных регионов с особым статусом, при котором уже разработанные правовые средства не были достаточно эффективными, а также о непредвиденных обстоятельствах, влекущих возникновение чрезвычайных ситуаций — таких как вооруженные восстания или революционные события. В этих случаях приходилось изыскивать новые инструменты правового влияния на регион, не забывая при этом как о собственных интересах, так и о соблюдении базовых международно-правовых принципов.
§ 1. Правовая политика Российской империи на Западном Памире (конец XIX — начало XX в.)
Вхождение Западного Памира в состав Российской империи в последнем десятилетии XIX в. стало одним из этапов «Большой игры» — соперничества России и Англии за контроль над Центральной Азией во второй половине XIX — начале XX в., причем, по мнению исследователей этого соперничества, этапом весьма важным [Сергеев, 2012, с. 186–199; Хопкирк, 2004, с. 521–581].