Некоторые проблемы взаимоотношений с Бухарским эмиратом и в особенности с Хивинским ханством, с которыми столкнулись российские власти во время восстания 1916 г., на наш взгляд, могут быть объяснены, во-первых, неопределенным статусом среднеазиатских ханств по отношению к империи (фактические протектораты при формальном признании их независимости); а во-вторых, отсутствием четкой правовой базы, которая бы регулировала эти отношения. Как мы могли убедиться, взаимоотношения России с Бухарой и Хивой в этот сложный период строились на основе распоряжений туркестанской администрации — самого генерал-губернатора, начальника Амударьинского отдела (в отношениях с Хивой) и «рекомендаций» Российского политического агентства (в отношениях с Бухарой), нередко реализовывавшихся без одобрения вышестоящих имперских органов власти — Военного министерства и МИДа или до получения такого одобрения. Все эти правозначимые решения и действия предпринимались ad hoc, т. е. для решения конкретной задачи, возникшей здесь и сейчас. Только последний генерал-губернатор А. Н. Куропаткин попытался предложить вариант институционализации отношений с Хивинским ханством — фактически доведя формат правоотношений России с ним до формата отношений с Бухарским эмиратом, — однако, как уже было сказано, события февраля 1917 г. не позволили реализовать проект в полной мере.
На основании вышесказанного можно сделать вывод, что, с одной стороны, восстание 1916 г. в Туркестане не повлекло радикальных перемен в правовом регулировании отношений Российской империи с ханствами Средней Азии, издания новых правовых актов, которые бы изменили формат этих взаимоотношений. С другой стороны, действия российской администрации в Бухарском эмирате и Хивинском ханстве во время восстания (и под предлогом борьбы с ним) еще раз отчетливо продемонстрировали, что Россия фактически считает среднеазиатские ханства зависимыми территориями и находит возможным в условиях чрезвычайной ситуации распространять на них отдельные имперские правовые акты и правовые режимы, включая контроль перемещений через границу, охрану значимых объектов на территории ханств русскими войсками, проведение сыскной работы для выявления иностранных агентов и т. п.
Полагаем, что дополнительные исследования, в том числе изучение архивных документов из канцелярий Бухарского эмирата, Хивинского ханства, Туркестанского генерал-губернаторства (в том числе Амударьинского отдела), Российского политического агентства в Бухаре позволят лучше понять механизм реализации российских правовых предписаний — в частности, выяснить, вводились ли они в действие непосредственно на основе распоряжений туркестанских властей или же опосредованно, путем принятия соответствующих актов эмира Бухары и хана Хивы. Это позволит лучше понять и официальное юридическое положение среднеазиатских ханств по отношению к Российской империи накануне ее падения.
§ 3. Вопрос о правовом статусе ханств Средней Азии в политике Временного правительства
Политика Временного правительства по отношению к среднеазиатским протекторатам Российской империи, насколько нам известно, до сих пор не становилась предметом специального исследования. Это вполне объяснимо, поскольку Средняя Азия отнюдь не входила в число приоритетных направлений новых российских властей. Тем не менее, на наш взгляд, этот вопрос заслуживает внимания, поскольку его изучение позволяет проанализировать исторический опыт взаимодействия России с государствами и народами Средней Азии в эпоху перемен, что актуально и в наше время в условиях интеграции на евразийском пространстве.
В самом начале марта 1917 г. вести о Февральской революции в России дошли до Бухарского эмирата и Хивинского ханства и сразу вызвали воодушевление различных слоев населения, связанное с ожиданиями перемен в политической, экономической, общественной жизни. Складывающаяся социально-политическая обстановка поставила в довольно затруднительное положение Временное правительство, которому пришлось быстро поменять свои планы относительно правового регулирования отношений в российских протекторатах в Средней Азии.