Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

«Статья 4. В тех местах на бухарских берегах Аму-Дарьи, где окажется необходимым и удобным, русские имеют право устраивать свои пристани и склады для товаров. Наблюдение за безопасностью и сохранностью этих пристаней и складов берет на себя бухарское правительство. Утверждение выбранных мест для пристаней зависит от высшей русской власти в Средней Азии.

Статья 5. Все города и селения Бухарского ханства открыты для русской торговли. Русские купцы и русские караваны могут свободно разъезжать по всему ханству и пользуются особенным покровительством местных властей. За безопасность русских караванов внутри бухарских пределов отвечает бухарское правительство» [Там же, № 20, с. 136].

Как видим, фактическая зависимость среднеазиатских монархов от «высшей русской власти в Средней Азии» (т. е. туркестанского генерал-губернатора) отражена в документах довольно осторожно и то — применительно к статусу русских подданных в ханстве, занимающихся торговлей[21]. Надо полагать, такой подход объяснялся нежеланием российских властей давать иностранным «партнерам» Российской империи (и в первую очередь Великобритании, главному сопернику России в борьбе за контроль над Центральной Азией в рамках «Большой игры») поводы для обвинения в захватнической политике. В результате хотя и сами российские власти не скрывали, что контролируют Бухару и Хиву, и иностранцы, побывавшие в этих государствах, также имели возможность убедиться в их вассальном положении, на формально-юридическом уровне Россия не могла быть обвинена в захвате независимых среднеазиатских ханств ([Покровский, 1927, с. 47]; см. также: [Каспэ, 2001, с. 167; Лурье, 2012, с. 142–143]).

Кроме того, надо сказать, что среди представителей властных структур Российской империи (как центральных, так и региональных) не было единства относительно судьбы Бухары и Хивы. Ряд государственных деятелей (в первую очередь военные) склонялись к целесообразности прямого включения ханств в состав России — с упразднением в них института ханской власти, местной структуры управления, системы права, административного деления, как это было в 1876 г. проделано с Кокандским ханством. Их противники (прежде всего, представители внешнеполитических и финансовых ведомств) возражали против этого, указывая как на возможные международные осложнения, так и на затратность процесса административных преобразований. Их точка зрения возобладала примерно на четверть века — пока уже в первом десятилетии XX в. вновь не был поднят вопрос о прямом включении Бухары и Хивы в состав России (см. подробнее: [Тухтаметов, 1966, с. 68 и след.; 1969, с. 54 и след.]). Таким образом, оставляя в качестве правовой основы регламентации отношений с Бухарой и Хивой «торговые договоры», Россия, по сути, была готова к любому развитию событий в отношении этих государств — как к сохранению их формального суверенитета, так и дальнейшей интеграции в состав империи (см., например: [Лурье, 2012, с. 183]). Сохранение системы «косвенного управления», впрочем, в большой степени устраивало российские власти, и причину этого весьма четко отразил британский современник Г. Норман, писавший, что формат протектората позволял России контролировать политику и экономику эмирата, не принимая при этом на себя никаких обязательств [Norman, 1902, р. 287]. Несколько позже аналогичное суждение было высказано и шведским путешественником О. Олуфсеном, который отметил, что русские даже не пытались реформировать систему управления Бухарским эмиратом, поскольку существующая была экономичнее и позволяла эффективно проводить преобразования в различных сферах, не встречая противодействия со стороны эмира и его «министров» [Olufsen, 1911, р. 575].

Интересно отметить, что сохранение системы управления и даже традиционного местного самоуправления в среднеазиатских ханствах обосновывалось даже в контексте «Великих реформ» в самой России. Так, например, российские чиновники и даже иностранные путешественники проводили параллели между среднеазиатскими аксакалами городов и селений и мировыми институтами, возникшими в России в 1860–1870-е годы (см., например: [Curtis, 1911, р. 124]), хотя внутри страны имперская администрация в этот период активно вмешивалась в деятельность и местного самоуправления, и мировой юстиции (см. подробнее: [Лонская, 2000, с. 115–117; 2003]).