Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

Бухарский эмир Музаффар (прав. 1860–1885) был награжден орденом св. Анны I степени. Его сын и наследник Абдул-Ахад (прав. 1885–1910) имел придворное звание генерал-адъютанта, воинское звание генерала от кавалерии, являлся наказным атаманом Терского казачьего войска, был кавалером целого ряда российских орденов — св. Станислава II степени, св. Анны I степени, св. Александра Невского, св. Владимира I степени, Андрея Первозванного, Белого Орла. Наконец, его сын, последний бухарский эмир Алим-хан (прав. 1910–1920), подобно отцу, был генерал-адъютантом, генерал-лейтенантом по Терскому казачьему войску. Был награжден орденами св. Станислава I степени, св. Анны I степени, св. Александра Невского, св. Владимира II степени, Белого Орла. Высокими званиями и титулами обладали и хивинские ханы. Так, Мухаммад-Рахим II (прав. 1864–1910) был произведен в генералы от кавалерии, имел ордена св. Анны I степени, св. Александра Невского, св. Владимира I степени, Белого Орла. Его сын и наследник Исфендиар II (прав. 1910–1918) был войсковым старшиной Оренбургского казачьего войска, носил звание генерал-майора, был зачислен в свиту императора, являлся кавалером орденов св. Станислава I степени, св. Анны I степени, Белого Орла [Россия, 2017, № 12, с. 80–82][24].

Повышение статуса среднеазиатских правителей нашло отражение не только в титулатуре, но и в протоколе: по словам Д. Н. Логофета, изучавшего состояние Бухарского эмирата в начале XX в., «еще сравнительно недавно, 10–15 лет тому назад, при проездах туркестанского генерал-губернатора эмир бухарский спешил встречать его как высшего представителя русской власти в крае, далеко от своей резиденции, оказывая при этом особенно много знаков внимания по восточному обычаю, но в настоящее время порядок таких встреч давно изменился, и генерал-губернатора встречают лишь одни чиновники эмира, ожидающего у себя приезда к нему с визитом» [Логофет, 1911а, с. 14].

Покровительство со стороны российских властей служило своеобразным «фактором легитимации» претензий на трон конкретных представителей правящих династий среднеазиатских ханств. В 1910 г. на престол в Бухаре вступил Сейид-Алим-хан, четыре года обучавшийся в Императорском кадетском корпусе в Санкт-Петербурге и пользовавшийся покровительством императорского двора: его горячо поддержали сторонники реформ в Бухарском эмирате, связывая грядущие преобразования со среднеазиатской политикой российских властей, проводником которой они видели нового монарха [Пылев, 2005, с. 65]. Аналогичным образом не вызвало никаких беспорядков и воцарение в Хиве в том же 1910 г. хана Исфендиара, который также имел тесные связи с имперскими правительственными кругами и пользовался поддержкой хивинских реформаторов [Погорельский, 1968, с. 69–70]. Как правитель государства, находившегося под протекторатом Российской империи (да еще и номинально нося титул генерал-лейтенанта русской армии), Исфендиар имел возможность привлекать в случае необходимости русские войска. По некоторым сведениям, его восшествие на престол оказалось мирным еще и потому, что порядок во время коронации обеспечивали казаки генерала Глушановского [Ниязматов, 2010, с. 319]. В в 1917 г. для подавления мощного крестьянского восстания в ханстве Исфендиар получил войска уже от Временного правительства; характерно, что власть хивинского хана пала как раз после того, как в результате Октябрьской революции он утратил возможность опираться на русские вооруженные силы и пал жертвой узурпатора Джунаид-хана [Фиолетов, 1941, с. 77].

Впрочем, во многом эти изменения в статусе носили формальный характер. Нельзя сказать, что российские власти предоставили своим среднеазиатским вассалам полную свободу действий. Напротив, контроль за их деятельностью со стороны соответствующих имперских административных структур усиливался. В Бухаре это было с 1886 г. Императорское Русское политическое агентство, а в Хивинском ханстве сходные функции выполняли начальники Амударьинского отдела. Их роль в обеспечении контроля российских властей за протекторатами в Средней Азии мы более подробно рассмотрим в следующем параграфе.

Однако все большее влияние российской имперской политики на правовое развитие Бухарского эмирата и Хивинского ханства отнюдь не сводилось к установлению и закреплению зависимости местных правителей от российских властей в Туркестане. Правящие имперские круги не собирались довольствоваться простым признанием зависимости среднеазиатских монархов от Российской империи и предоставлением российским чиновникам и предпринимателям определенных привилегий в экономической сфере. В начале XX в., в связи с событиями, происходящими в самой России, все чаще стал подниматься вопрос о проведении политических преобразований в самих Бухаре и Хиве. Предложения реформ разрабатывались администрацией Туркестанского края и доводились до сведения бухарских и хивинских властей [ЦГА РУз, ф. И-1, оп. 31, д. 723, л. 60–63].