Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

Совершенно иная ситуация сложилась в Кокандском ханстве. Как уже упоминалось в предыдущей главе, хан Худояр стал первым из среднеазиатских монархов, подписавших с Россией договор, по которому признавал ее протекторат (1868). Однако он имел куда больше проблем со своими подданными, чем монархи Бухары и Хивы — ко времени подписания договора его уже трижды свергали с трона, поэтому неудивительно, что он надеялся на поддержку русских штыков. Убедившись в его неэффективности, К. П. фон Кауфман строго-настрого приказал пограничной администрации Туркестанского края не вмешиваться во внутренние дела Кокандского ханства, предоставив Худояра его собственной судьбе. В 1874 г. хану удалось каким-то чудом подавить очередное восстание, но годом позже оно возобновилось в куда более крупных масштабах, и на этот раз против него (как ставленника «неверных», т. е. русских) выступило сразу два претендента на трон — собственный сын Насреддин и самозванец Пулад-хан, выдававший себя за одного из членов ханского рода [Бабаджанов, 2010, с. 548]. Естественно, с самозванцем российские власти в контакты не вступали, а вот с султаном Насреддином К. П. фон Кауфман попытался начать переговоры, обещая поддержать его при условии подтверждения договора, подписанного его отцом (который к этому времени уже бежал в Русский Туркестан). Однако претендент, которого поддерживали консервативные силы, провозгласившие газават против русских, уклонился от переговоров, тем самым дав повод ввести в ханство войска из Туркестана с целью защиты русских границ и российских подданных на территории самого ханства [Халфин, 1965, с. 319–320]. Потерпев ряд поражений летом 1875 г., Насреддин уже был готов пойти на условия Кауфмана, но туркестанский генерал-губернатор, убедившись, что и новый хан не справляется с ситуацией, решил упразднить Кокандское ханство и включить его в состав края в качестве Ферганской области [Милютин, 2009, с. 41].

Таким образом, уже во второй половине 1870-х годов у России осталось два протектората в Средней Азии, правители которых имели довольно противоречивый статус в отношении государства-сюзерена. Формально являясь самостоятельными правителями (всего лишь с рядом ограничений во внешнеполитической деятельности), фактически они все больше и больше интегрировались в состав правящей элиты Российской империи[22].

Как ни парадоксально, по мере укрепления контактов с российскими властями, эти правители не только не утрачивали, но и, напротив, повышали свой статус и свои позиции внутри собственных государств. И если английский журналист Дж. Добсон, побывавший в Бухаре в 1888 г., писал, что «теперешний эмир вряд ли является чем-то большим, чем русский чиновник, и не может помочь даже сам себе» [Добсон, 2013, с. 138], то Д. Н. Логофет, российский офицер и ученый, длительное время прослуживший в Туркестане, в начале XX в. описывал его статус совершенно иначе. По его словам, недопустимая мягкость туркестанских властей и российских дипломатических представителей в самом эмирате привели к тому, что эмир, на словах провозглашавший себя верным вассалом России, фактически неоднократно игнорировал требования имперской администрации (нередко вступая в длительную переписки, ничем не заканчивавшуюся) и даже без уважения относился к высокопоставленным ее представителям, которые либо приезжали в Бухару, либо принимали эмира у себя. Внутри же государства он вообще вел себя как абсолютный монарх, никоим образом не учитывая интересов России в целом, и русских подданных, пребывавших в самом эмирате в частности [Логофет, 1911б, с. 176–190]. Есть основания полагать, что Логофет несколько сгушал краски, поскольку целью его фундаментального исследования о Бухарском эмирате было убеждение российских правящих кругов в необходимости его окончательного включения в состав России. Тем не менее некоторые показатели изменения статуса среднеазиатских монархов в значительной степени подтверждают его выводы.

Наружно повышение статуса эмира Бухары и хана Хивы в отношениях с Россией нашло отражение в изменении их титулатуры, использовавшейся российскими властями в переписке со среднеазиатскими вассалами и во внутренней официальной документации. В 1870-е годы хивинского хана именовали «его высокостепенством», в 1880-е — «его светлостью», а с 1890-х — «его сиятельством». Бухарский же эмир титуловался сначала «высокостепенством», затем «светлостью», а с 1910 г. — «высочеством»[23].