Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

§ 4. Российский суд в Бухарском эмирате

«… Политическое агентство превратилось в учреждение с колоссальным делопроизводством, при котором оно ныне ведает не только сношениями с бухарским правительством, но и наблюдает за торговыми условиями, влияет на курс теньги, разрешает вопросы распределения воды, решает дела по столкновению русских подданных с бухарцами, творит суд, приговаривает даже к смертной казни, заведывает секретною агентурою и т. д., в силу чего, как перегруженное делами, разумеется, выполнить все эти сложные обязанности даже и в половину не в состоянии, почему и превратилось в огромную канцелярию, отставшую от современных жизненных требований и условий и потому невольно являющуюся тормозом в деле скорейшего разрешения бухарского вопроса в полном его объеме…» [Логофет, 1911б, с. 181].

Так Д. Н. Логофет — российский военный чиновник, эксперт по Бухарскому эмирату охарактеризовал статус Российского императорского политического агентства в этом государстве в начале XX в. Этот статус выглядит тем более впечатляющим, что Бухара формально сохраняла самостоятельное положение, поскольку по итогам победы Российской империи над эмиратом в 1868 г. между этими государствами был заключен всего лишь торговый договор [Сборник, 1902, № 50, с. 420–421; Ремез, 1922, прил., с. 32], а затем, в 1873 г., — договор «о дружбе» [Сборник, 1952, № 20, с. 135–139]. Именно эти два документа и регламентировали правоотношения Российской империи и Бухарского эмирата, формально не включая никаких положений, которые отражали бы зависимое положение Бухары от России, тогда как фактически было «едва ли можно указать пример более совершенного протектората» [Лессар, 2002, с. 98].

Со времени установления российского протектората над Бухарой и вплоть до падения Российской империи в имперских правящих кругах неоднократно поднимался вопрос о формально-юридическом присоединении Бухарского эмирата к России — последний раз он имел место в начале 1910-х годов, и одним из его инициаторов был именно цитированный выше Д. Н. Логофет [Тухтаметов, 1966, с. 66–71; Центральная Азия, 2008, с. 309–310]. Однако каждый раз это предложение отклонялось, поскольку правительство империи признавало нецелесообразными затраты на изменение административной структуры на территории эмирата и считало более выгодным сохранять существовавшее политическое устройство, фактически осуществляя те или иные преобразования в соответствии с собственными представлениями о реформаторской деятельности.

Учитывая формально суверенный статус Бухарского эмирата, российские власти не имели права вводить эти преобразования «извне», поэтому нередко реформы в политической экономической и прочих сферах в Бухаре преподносились как инициатива самих местных монархов — эмиров, которые оформляли их путем издания ярлыков в соответствии с центральноазиатской традицией, существовавшей еще с эпохи Монгольской империи (XIII в.). Тем не менее ни у бухарцев, ни у русских, ни у иностранцев, бывавших в эмирате в конце XIX — начале XX в., не возникало иллюзий относительно того, кто реально инициирует и обеспечивает эти преобразования.

Развитие промышленности, упорядочение налоговой системы, смягчение ряда уголовных и административных наказаний, включение Бухары в российскую таможенную черту и проч. — все эти меры, имевшие место в Бухарском эмирате в рассматриваемый период, обоснованно связывались с деятельностью российских властей в Туркестанском крае и дипломатических представителей в самой Бухаре. Эти изменения вызывали одобрение как самих бухарцев, перед глазами которых был пример таких же, как они, среднеазиатских жителей в Туркестанском крае, но живущих в намного лучших, чем в Бухаре, условиях, так и иностранцев, которые признавали, что русское управление обеспечило «безопасность для жизни и имущества» там, где прежде царили «жестокий деспотизм, безначалие и грабежи», что заслуживало, по мнению европейских современников (даже тех, кто враждебно относился к российской экспансии в Средней Азии), полного одобрения и оправдания установления российского протектората над Бухарой и вмешательства Российской империи в политико-правовое развитие эмирата ([Биддульф, 1892, с. 208]; см. также: [Baxter, 1893, р. 20–29]).