Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

Так, например, П. М. Лессар, прекрасно знакомый с политической ситуацией в регионе и уровнем экономического развития среднеазиатских ханств, считал, что при включении Бухары в таможенную черту необходимо установить более жесткий контроль российских властей за сбором налогов чиновниками эмира. Соответственно, часть налоговых поступлений можно будет направлять на нужды бухарских подданных (строительство общественных зданий, поддержание дорог и проч.), что отчасти компенсирует повышение цен на ввозимые иностранные товары за счет введения новых таможенных тарифов [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 167–168]. Естественно, руководство МИДа не могло согласиться с таким предложением, поскольку усматривало в нем превышение условий Шаарского договора и прямое вмешательство в дела Бухарского эмирата (напомним — суверенного государства по условиям упомянутого договора).

Со своей стороны, представители Военного министерства придерживались более решительной позиции и призывали отказаться от соблюдения номинальной независимости Бухары и Хивы. По их мнению, следовало принять закон о создании единой таможенной черты и просто-напросто поставить об этом в известность, соответственно, эмира и хана. Сами монархи при этом ничего не потеряют, поскольку за ними сохранится право взимания зякета (торгового налога) в прежнем размере 2,5 % от стоимости товара. Что же касается компенсации бухарскому и хивинскому населению расходов, связанных с ростом цен на ввозимые товары из-за повышения таможенных пошлин на них, то военные чиновники не считали ее необходимой: недостаток или высокая цена на иностранные товары компенсируется увеличением числа российских товаров, которые будут беспошлинно ввозится в ханства, чему существенно поможет введение в действие Среднеазиатской железной дороги [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 169].

Однако, поскольку общую координацию работы совещания осуществляло руководство Министерства финансов[77], столь радикальная точка зрения не была принята. В результате 7 августа 1892 г. императору были представлены предварительные итоги работы совещания, которые он одобрил. В январе 1893 г. бухарский эмир Абдул-Ахад (прав. 1885–1910) был приглашен в Петербург для переговоров о предстоящем включении Бухары в таможенную черту Российской империи.

Однако переговоры шли весьма сложно. Во-первых, ко времени визита эмира окончательный проект формирования единой таможенной линии так и не был согласован, и представители каждого ведомства, участвовавшего в совещании, в разговорах с эмиром излагали собственную точку зрения. Во-вторых, по настоянию МИДа, переговоры со среднеазиатским монархом следовало проводить в наиболее «деликатной форме», принимая во внимание и его статус суверенного правителя, и положение «личного гостя императора» [Губаревич-Ра-добыльский, 1905, с. 169]. В результате общения с чиновниками у эмира сложилось представление, что никакого проекта таможенного объединения пока не существует, и у него всего лишь спрашивают мнения и совета по этому поводу. Неудивительно, что он, будучи весьма консервативным по складу ума и воспитанию, занял резко негативную позицию в отношении предлагаемых преобразований [Лессар, 2002, с. 114].

Лишь в 1894 г. совещанию удалось прийти к единому мнению, проект устройства «таможенной части в Средней Азии» был представлен на рассмотрение Госсовета, мнение которого было утверждено императором Николаем II 6 июня 1894 г. Согласно п. II этого акта, наряду с таможнями в Туркестанском крае открывались таможни в Асхабаде (центр Закаспийской области) для контроля таможенного дела в Хивинском ханстве и непосредственно в Бухаре — соответственно, для контроля таможенного дела в эмирате (п. VI подчинял эту таможню начальнику Туркестанского таможенного оркуга) и в Келифе, а также ряд других таможенных застав и постов. Пункт III предоставлял министру финансов инициативу по открытию дополнительных таможенных пунктов вдоль пограничных рек — Пянджа и Амударьи [ПСЗРИ, 1898, № 10 774, с. 434–435]. Фактически это был тот самый закон, на принятии которого настаивали на совещании представители Военного министерства. Однако просто объявить его бухарскому эмиру и хивинскому хану российские власти не могли, поскольку это стало бы открытым проявлением того, что Бухара и Хива рассматриваются не просто как вассалы, а как фактические части Российской империи, а это неизбежно вызвало бы обострение отношений с Великобританией, да и другими иностранными державами, имеющими интерес в Центральной Азии. Поэтому начался новый этап переговоров с эмиром Абдул-Ахадом, а также с хивинским ханом Мухаммад-Рахимом II (прав. 1864–1910)[78]. На этот раз результат оказался более эффективным чем во время приезда эмира в Петербург годом раньше.