Российскою землей рождённый

— Новые ученые, побуждаемые самоуверенностью, а скорее невежеством, осмеливаются утверждать, что тела получаются из корпускул, или атомов. Сие противоречит христианской православной вере, оскорбительно для всемогущества божия, лишено всякого истинного основания и произвольно.

А ведь Михайло и добивался узнать, из чего состоят тела. «Новые атомисты», у которых он кое-что вычитал в московских библиотеках, все же как-то объясняли это. Церковники же, проклинавшие «атомистов», пели старые песни, надоевшие Михайле еще в Холмогорах.

Они утверждали, что все тела созданы по произволению божию, а все святое исследованию не подлежит, ибо любое недоверие к нему — богохульство.

По средам надтреснутый колокол созывал всех на вытоптанный академический двор. Бурсаки, подражая философам античности, вели диспуты. И вот Михайло на первом состязании. Длинноволосый бурсак встал посреди двора, поднял палец, призывая внимать ему, и объявил тему диспута:

— Все ли киевские торговки — ведьмы, и как это можно доказать?

Бурсаки засмеялись.

На крыльце появился наставник. Он должен был сбивать диспутанта латинскими изречениями.

— Аге титус! — возгласил он. В переводе с латыни это означало — «Действуй осторожно!».

Бурсак «доказывал» невообразимый вздор. Он сам, наставник и все остальные еле сдерживали хохот. Наставник, пряча улыбку в бороде, то и дело перебивал:

— Дусторе део ректо ад метам! (Веди прямо к делу!)

На что диспутант бойко отвечал:

— Нил мортамбус адруум! (Нет ничего недосягаемого!)

От скуки можно было послушать подобные «диспуты», они и велись ради смеха, чтобы отвлечься от одуряющей схоластики и зубрежки.

Зато в библиотеке Киевско-Печерской лавры нашел он древние летописи. Неспешно, будто в мудрой беседе убеленного сединами старца, раскрывалось перед ним прошлое Русской земли. Потом Михайло долго бродил по крутым, обросшим вековыми деревьями склонам Аскольдовой могилы. Вот с этого обрыва, под плач и крики ужаса древних славян, великокняжеская дружина Владимира Красное солнышко повергла в Днепр огромного позолоченного идола Перуна.

Летопись деяний Ярослава Мудрого оживала во фресках самого старинного на Руси сооружения — храма Софии Киевской. В храме том возводили князей на престол и творили договоры с заморскими послами. Тут украинский народ давал клятву верности народу русскому. А вот под этими воротами проезжал счастливый Петр после победы над шведами в Полтавском бою.

Так на холмах седого Киева и в соборе святой Софии постигал Михайло историю России.

…Шли дни. Темнели к осени воды Днепра. Возрастала смутная тревога: что делать дальше и зачем ему пребывать в Киеве? Нет, надо пробиваться к Москве, завершать Школы. И с первой же оказией он возвратился в город, показавшийся ему теперь родным.

Проступок его вроде бы позабыли. Тарасий объяснял это так: боялись Прокоповича, показавшего всем, что тронуть Михайлу не позволит. Исчез и Сидор Когтев; почел, видно, за благо затеряться где-то в глуши, определился приказным. Строчит небось кляузы да разводит волокиту!

Не ведал, не гадал Михайло, что судьба еще столкнет его со старым врагом.

* * *

Опять зачастил он к яме колокольной. Не везло мастерам. Осенью прошлого 1734 года, когда был Михайло в Киеве, колокол начали отливать, да вдруг отчего-то печи разорвало, и медь в землю ушла. Сильно горевал Иван Моторин.

Михайло задумался. Ежели бы мастера знали законы физики и механики, охлаждения и нагревания тел, наверняка не случилось бы досадной помехи.

А будь на их месте он? Нет, не сумел бы помочь. Ведь и ему до конца непонятны все эти законы. Пока только глаза и руки могут выручить мастеров.

Испорченные печи решили разобрать, оставшуюся медь изъять. Печи переложить по-новому. Всю форму, в которую металл льют, перебрали до основания — дознавались, нет ли повреждений.

Михайло еле отмывал от глины руки. Приходил домой — валился спать от усталости. А тут еще беда — внезапно Иван Моторин скончался.

Наконец в ноябре 1735 года под присмотром Моторина-сына вновь зажгли литейные печи. Всю ночь полыхал огонь у огромной ямы. От его вспышек плясали гигантские тени суетившихся людей, белый столб Ивана Великого розовым казался. Через полутора суток металл расплавился, первую печь открыли — медь в форму пошла. Всего четыре печи было, и поочередно металл из них выпускали. Михайло что есть силы раздувал мехи, на нем дымилась одежда.

Все дожидались утра. И вот возник огромный, невиданный до того колокол. Воистину это был царь среди всех колоколов!

Раскаленный колокол медленно остывал. Все более зримо проступало на нем огромное изображение императрицы Анны Иоанновны, несущей яблоко державы[35]. Михайло радовался удаче мастеров.