Российскою землей рождённый

Через несколько дней Попов, по распоряжению Корфа, повел их на первую лекцию. На набережной Васильевского острова высились светлые трехэтажные корпуса, увенчанные посредине башней. На самом верху башни золотился какой-то шар. Когда подходили к зданию, Михайло подтолкнул друга — сейчас, мол, узнаем: спросим у всеведущего Попова, что это такое. Но только хотели спросить, как Попов сказал:

— Гляди, шар-то расчерчен весь. Академики говорят, то дуга сферы небесной.

На чистом голубом небе вовсю сияло солнце и хорошо освещало шар. Михайло, запрокинув голову, остановился. Замедлили шаг и другие.

— Различаю линию экватора, — приговаривал Ломоносов. — А вот это, без сомнения, меридианы… Под крышей дома сего важнецкие должны быть, наверное, инструменты.

— Подлинно так, — промолвил Попов. — Шумахер при покойном царе Петре всю Европу обшарил и вывез самые наилучшие. Все академики в один голос твердят. Но навряд ли допустят вас к приборам.

— А это мы посмотрим!

В окна учебного зала щедро струился свет. Боясь проронить хоть слово, напряженно слушал Михайло лекции по математике молодого русского адъюнкта[36] Адодурова.

Сразу после занятий, не теряя зря времени, Ломоносов пошел в академическую библиотеку. Он легко отыскал ее, благо библиотека занимала значительную часть здания.

Учтивый немец-библиотекарь заявил, однако, что студенты ей пользоваться права не имеют, а только господа профессора. Увидев, как огорчился юноша, он посоветовал обратиться в академическую лавку. Там за небольшую плату книги выдавали на дом.

Вскоре Михайло побывал и в кунсткамере, любимом детище Петра. Покойного царя привлекали необыкновенные, «чудесные» предметы. Когда, говорило предание, в заболоченных лесах прорубали первые улицы северной столицы, наткнулся царь на необыкновенную сосну. Ветка ее, изогнувшись полукольцом, вросла в ствол и походила на дужку амбарного замка. Царь приказал срубить дерево так, чтобы видно было место сращения.

«Невская натуралия» одной из первых попала в кунсткамеру. Вскоре Петр издал указ, призывая жителей за вознаграждение пополнять ее «животными и человеческими уродами» и редкими вещами. Кунсткамера постепенно росла.

В многочисленных шкафах и на полках стояли сосуды мал мала меньше. В спирту навсегда застыли «неизреченные чудесные, страшные звери», а также змеи, ящерицы, жабы и всевозможные диковинные рыбы. За стеклами, похожие на диковинные цветы, находились десятки разноцветных бабочек — от малюсеньких, небесно-голубых до громадных, как птицы, пестрых и ярких. Жуки разных видов и пород чуть ли не шевелили усами, а толстенькие оранжевые букашки в крапинку будто доверчиво беседовали с крохотными мошками. Стрекозы замерли в позе академического учителя танцев мосье Шари…

— Где же набрали всю эту красоту? — восхищенно спросил Михайло у служителя кунсткамеры.

— Чуть ли не ежегодно экспедиции академические в разные края отправляются, они все это и добывают. Видишь, здесь написано: «Из Сибирской экспедиции Мессершмидта». Выходит, и в России можно немало собрать!

Вот и зала, в которой можно было повидать самого Петра Великого… Конечно, не живого, а восковую фигуру в рост царя. Ломоносов узнал у служителя, что лицо императора было отлито из воска по маске, снятой придворным художником Карло Растрелли. Огромные глаза пристально и вопрошающе глядели на вошедших. Над губами сердито топорщились усики. На императоре было платье, шитое серебром, на груди голубел орден Андрея Первозванного.

Долго не мог оторваться Михайло от созерцания великана. Крутой царь был, но справедливый и смелый. А как о науках заботился, сколько книг повелел перевести и издать! Академию наук учредил. Спасские Школы хотел у монахов отобрать, чтобы готовить в них навигаторов и механикусов…

Михайло подошел к окну и чуть отодвинул занавес. Осенние туманы наплывали на город. По Неве плыли баржи, груженные лесом и камнем, пенькой и хлебом. Санкт-Петербург строился и ширился. Зерно, брошенное Петром в скудную, заболоченную почву, прорастало.

Уже стемнело. Смотритель попросил покинуть галерею. Ломоносов нехотя двинулся к выходу.

Между тем судьба готовила Ломоносову и Виноградову перемены. России требовались знатоки горнорудного дела. Корф попросил немецкого химика Генкеля прислать из Германии нужных ученых. «Таковых сыскать невозможно», — ответил Генкель и посоветовал направить к нему двух-трех русских студентов для обучения химии. Ибо без знания химии, так же как и физики, разбираться в горнорудном деле немыслимо.

5 марта 1736 года Корф сообщил Кабинету министров — высшему правительственному учреждению России, что академия готова отослать в Германию для занятий с Генкелем трех лучших студентов: Густава Ульриха Рейзера, Дмитрия Виноградова и Михайлу Ломоносова.

Однако Генкель запросил за обучение тысячу двести рублей. Пришлось отказаться. Тогда советник Ульрих Рейзер, отец одного из кандидатов, посоветовал Корфу обратиться вначале к физику.