Российскою землей рождённый

В ратуше удивились горячности русского, бумагу у него взяли, но ходу, однако, ей не дали. «Малые ребята, — писал Ломоносов, — несмотря на нынешнее просвещение, еще служат на многих местах вместо толчейных мельниц». Писал и, содрогаясь, вспоминал детей, «которые в нежном своем возрасте работают и ядовитою пылью здоровье тратят, на всю жизнь себя увечат».

Михаил Васильевич настойчиво требовал машинного устройства для мельчения руды.

* * *

«В Хотине было взято, — читал Ломоносов только что полученную дрезденскую газету «Новости времени», — 157 пушек… 22 металлические мортиры, бесчисленное множество бомб, гранат, картечи, пороху и свинца».

Михаил Васильевич вскочил в радостном возбуждении. «Европа считает, — размышлял он вслух, — что после Петра Россия в делах воинских отстала. А вот как оно все обернулось! Разбили наголову турок и Хотин взяли! Тяжко приходится нашим солдатам. Иногда и обуви нет. Как холопы — в лаптях шагают, а не в крепких сапогах немецких. Однако турок расчихвостили! Сунули те к нам свои кривые носы, погремели саблями — и с позором откатились, теряя красные шапки вместе с головами!»

Как же он, безвестный студент, пребывающий на учении в захолустном городишке немецком, сможет выразить свой восторг героям Хотина? Беспременно надо оду сочинить на славную победу оружия русского! Но где взять высокие слова, достойные храбрости и стойкости доблестного воинства? Как передать шум битвы? С какими героями древности сравнить нынешних?

Он развертывает свиток, хватает перо:

Восторг внезапный ум пленил…

Величественная картина мысленно открылась взору Ломоносова. Неодолимо движутся русские воины сквозь огненное дыхание смерти:

Им воды, лес, бугры, стремнины,
Глухие степи — равен путь.
Где только ветры могут дуть,
Доступят там полки орлины.

Знаменитые полководцы — Дмитрий Донской, Иван Грозный и Петр Первый — взирают с облаков на битву и одобряют сражающихся русских воинов.

Сочиняя оду, Михаил Васильевич размышлял над тем, что будет после победы России под Хотином:

Казацких поль заднестрской тать
. . . . . . . . . .
Не смеет больше уж топтать.
. . . . . . . . . .
Безбедно едет в путь купец,
И видит край волнам пловец.

По обычаям времени, поэт посвятил оду императрице Анне Иоанновне. Она должна предстать могучей воительницей, устрашающей врага. На недосягаемой высоте парит она орлицей, молнией поражая врагов.

Об этих стихах заговорят, как о первом взлете подлинной русской поэзии.

…Виноградов и Рейзер, не дождавшись Ломоносова в харчевне, где обычно все вместе угощались в день выдачи талера, вернулись домой. Михаил Васильевич что-то энергично писал.

— Что с тобой? — обеспокоился Виноградов. — Уж не получил ли какое известие из Санкт-Петербурга?

Ломоносов с трудом оторвался от писания.

— Получено, и преславное. Нате-ка, читайте!

Он кинул газету, и студенты схватили ее.

Рейзер спросил:

— Ты тоже строчишь реляцию о наших успехах у Генкеля?

— Реляцию, да не ту. Оду на победу над турками!

— По книге Иоганна Готшеда составил?

— Что ты за чушь несешь, Густав? Разве поэзию можно составлять? Составляют смеси химические. Поэзия свободы и огня требует. А твой узколобый Готшед, правоверный последователь Вольфа, все по полочкам раскладывающий, этого не понимает.

— Как же так? — хорохорился Рейзер. — Ведь Готшеда все «литературным папой римским» величают. Спроси во Фрейбурге любого. Ты один не признаешь.

Рейзер надулся, а Михайло уже отошел и с грубоватой ласковостью потрепал его по длинной шее. Но здесь вступил Виноградов:

— Одописание — это по части Василия Кирилловича Тредиаковского! Оно ему на откуп дано. Так и сказано, помнится, в указе, что обязан он «вычищать язык русский, пишучи как стихами, так и не стихами».

— Музу на откуп никто отдавать не волен. Богиня сия не продается и лишь равнодушно взирает на потуги стихотворцев.

— И ты в число ее угодников записался? То-то мы приметили, что книжицу о российском стихосложении Тредиаковского вдоль и поперек всю исчеркал. Так что ж ты с одой своей делать будешь? Генкелю не прочтешь — он по-русски ни бе ни ме. Неужели Шумахеру отправишь?!

— Всенепременно! И письмо приложу, какой, по моему разумению, отечественной поэзии быть надлежит, — рассуждение противу трактата Тредиаковского… А вы, грешная братия, грядите-ка к Шлидману за пивом да снеди не забудьте. Победу над турками отпразднуем!

На другой день Ломоносов отправил Корфу и Шумахеру оду. А с ней — пространное письмо-полемику с книгой Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов».

* * *