Российскою землей рождённый

Ломоносов сразу признал Василия Кирилловича Тредиаковского, которого мельком видел и раньше.

— Уж не господина ли Ломоносова лицезрю? — зачастил вошедший. — Как же-с, как же-с! Письмо, кое приложить изволили к оде своей, прочитал с достодолжным вниманием и ответ присовокупил. Одначе адъюнкты Адодуров да Тауберт сего моими учеными спорами наполненного письма отправлению воспрепятствовали.

Он обиженно взглянул на Шумахера. Но тот и внимания на него не обратил. А Василий Кириллович без передышки, не дожидаясь ответа и не давая слова вставить, все частил, будто горох сыпал:

— Рассуждение ваше презело любопытно. Ум острый и познания в искусстве пиитическом являет. Одначе противу моего трактата не устоит. Тот стих всегда худ, который весь ямбы составляют или большую часть оных. Великолепие, сударь мой, утверждает стихи иные. Хоша бы и мои:

Все чинит во мне речь избранну.
Народы! Радостно внемлите!
Бурливые ветры! Молчите!
Храбру прославлять хошу Анну!

«Неужели сам-то не чувствует, сколь нескладны его вирши? — подумал Ломоносов. — А ведь человек неглупый, многое в его «Рассуждении» похвалы достойно».

Воспользовавшись передышкой Василия Кирилловича, он заметил:

— В торжественной поэзии ямб наиболее пригоден!

— А вот и нет, и нет! — возбужденно затараторил Тредиаковский. Он схватил Ломоносова под руку и повлек его по коридору.

Михаил Васильевич хотел поспорить с Тредиаковским, но заметил злобный взгляд Шумахера. А Василий Кириллович, ничего не замечая, запальчиво развивал свои суждения. Ломоносов еле отделался от него.

…Попову не терпелось узнать, как встретил Шумахер Михаила Васильевича.

Внимательно выслушал и спросил:

— Ну, а Тредиаковский каков?

— Он человек и ученый, и увлеченный. Это отменно! Но взъерошенный какой-то…

— Будешь взъерошенный! Слыхал, как отделал его Волынский, ныне казненный?.. Про дела наши слыхал?

— Откуда? О смерти Анны Иоанновны лишь на корабле узнал.

Попов рассказал о событиях минувших месяцев. Оказывается, Бирон, опасаясь влияния министра Волынского на царицу, обвинил его в измене: тот, мол, замыслил стать императором. Волынский сознался лишь во взяточничестве, измену же отрицал. Бирон настаивал на казни. Царица от злобного упрямства Бирона заболела, но приговор в конце концов подписала. Волынскому отрубили руку, а потом и голову. Из его сторонников кого казнили или в ссылку отправили, кому язык вырезали. А вот теперь, когда по воле покойной царицы императором числился ее внучатый племянник, не достигший и года Иоанн Антонович, а правительницей — племянница Анна Леопольдовна, Бирона арестовал другой немец из приближенных, Миних.

— Да, — покачал головой Ломоносов. — У вас тут потасовки, как в театре кукольном, что в Голландии видеть мне довелось. Только там кровь из краски, а здесь человеческая. Ну, а Тредиаковский-то при чем тут?

— Про него я забыл. Волынский в свое время нанес ему бесчестье побоями. Наш Василий Кириллович после казни министра хлопотал о взыскании «за бесчестье и увечье» и получил-таки из его пожитков триста шестьдесят рублев. Как заяц в басне при дележе шкуры мертвого льва. Хоть ушко, да мое…

Шагая на новую квартиру, Михаил Васильевич размышлял: «Вот и опять я дома. Пять лет минуло, а перемен не видать: казни, кровь, измены, наговоры… Бирона не любили, а Миних разве лучше? Иноземцы русскому люду света не дадут. В темноте держать будут».

Бесконечно тянулся Зимний дворец, выстроенный Бартоломео Растрелли для Анны Иоанновны. С тусклыми, слепыми окнами казался он никому не нужным. Кто в нем живет, что делает? Чужие, случайные люди, попавшие сюда по прихоти судьбы. Какое им дело до России?

Ночью Ломоносов отдаленно услыхал конский топот и приглушенные крики команды. «Что бы это могло значить? — подумал он. — Впрочем, наверно, показалось». Но утром, придя в академию, узнал, что в полночь Елизавета, дочь Петра Первого, во главе Преображенского полка ворвалась в воинской кирасе во дворец и провозгласила себя русской императрицей. Правительницу Анну Леопольдовну арестовали, увезли и малолетнего Иоанна.

Ломоносов пришел в академическую канцелярию, чтобы добиться жалованья. Деньги, присланные в Марбург на обратную дорогу, подошли к концу. Но сегодня, видно, не до него.

Он отыскал Попова.

— Шумахер-то, уж на что хитер, а какую оплошку сделал! — усмехнулся тот. — Слыхал, может, что затеял он роскошное издание — кунсткамера в картинах? И посвятил его правительнице Анне Леопольдовне. Дескать, глядите, как немцы-академики стараются. Книга уже отпечатана вся с посвящением. У книгопродавца да в типографском складе лежит. А теперь Шумахер с немчиками те места осторожненько выдирают и новыми, Елизавету прославляющими, заменяют!

Весть о перевороте разлетелась по Петербургу быстро. Утром 16 ноября 1741 года, несмотря на непогоду, народ высыпал на улицы. В церквах под звон колоколов читали указ о восшествии на престол новой императрицы. Всех служащих приводили к присяге[40].