Российскою землей рождённый

Профессор Винсгейм имел высокий морской чин. По уставу, лица, оскорбившие адмирала во время несения им службы, наказывались вплоть до «лишения живота». На это и рассчитывали враги Ломоносова. А пока следственная комиссия распорядилась посадить Михаила Васильевича в арестантскую камору — сырую подвальную комнатушку со ржавой решеткой на окне.

Пропадать, кабы не Попов! Арестованные адъюнкты должны были кормиться за свой счет, жалованья им причиталась половина, да и та теперь не выплачивалась ввиду крайне неопределенного положения академии.

Старый вояка доставлял ему пищу и «Санкт-Петербургские ведомости», бумагу да чернила, сообщал новости — караульные-то находились у него в подчинении. Следствие по делу Шумахера, как и можно было ожидать, затягивалось.

Попов проведал — следственную комиссию бомбардируют обиженные Ломоносовым академики, и она подбирает особо суровое наказание. Впрочем, старый вояка сказал о том не раньше, чем Михаил Васильевич с аппетитом поел борщ.

— А ну их совсем… — повеселел насытившийся узник, отправляя в рот крошки со щербатого стола. — Хватит гадать о грозящих карах! И без того неделю зря потерял в ажитации! Авось с адъюнктом «Де сианс академии» не так круто расправятся, как с крестьянским сыном, поповичем назвавшимся, или беглецом из «доблестной» гвардии прусской. Две беды миновал, уйду и от третьей: бог троицу любит! А принеси-ка ты, Ферапонтыч, из лачуги моей славную книгу стихотворца римского Горация. Да еще сослужи службу: вот эту просьбу отдай в канцелярию.

Встав, Ломоносов громко прочитал:

— «Потребна мне, нижайшему, для упражнения и дальнейшего происхождения в науках математических Невтонова физика и «Универсальная арифметика», которые обе книги находятся в книжной академической лавке».

…Вот когда есть время подумать, поразмыслить! Оно конечно, тюрьма не в радость, неизвестно будущее, да и студено — зуб на зуб не попадает. Студено? Так буду же греться — специмен сочинять. А назову, к примеру, «О тепле и стуже.». Давно было затеял, да все недосуг. Как-то Вольф встретит новый специмен своего ученика, вновь несходный с его, Вольфа, мнениями? Ну да он умница, правоту других признать способен!

Итак, физик немецкий считает, что жидкость или газ образуются в зависимости от того, попадает ли через пары какого-либо вещества вода или воздух. Другими словами, просочится вода — будет жидкость, проникнет воздух — получится газ. Кроме того, Вольф и сторонники его учения полагают существование особых, «теплотворных» материй: горючестей, тяжестей, упругостей. Они тоже проникают якобы в поры веществ, преобразуют их по своему подобию. Потому, мол, хорошо дерево горит, что много в нем этой самой горючести.

Нет, «горючесть», «тяжесть», «упругость», существующие в виде особых материй, — неудачная выдумка! И потом: как доказать появление этих самых «особых материй»? Несуществующее и объяснять нечего. Вздор!

Михаил Васильевич вскочил и начал растирать закоченевшие руки и ноги. Вскоре по телу разлилась живительная теплота. Движение! Движение! Вот причина теплоты!

Руки согрелись от трения. Ежели ударить кремень о кремень, появляется искра, огонь — это знали и дикари. И железо раскаляется от ударов молота. Но ведь все это убеждает в одном: теплота таится внутри самих предметов, не приходит извне, а это значит, что движение непрерывно происходит в частицах вещества. Оно-то и вызывает теплоту!

Михаил Васильевич открыл тетрадь, куда вносил свои наблюдения, догадки будущих трудов, и сделал новую запись:

«В наше время причина теплоты приписывается особой материи, называемой большинством теплотворной, другими — эфирной, а некоторыми — элементарным огнем… И хорошо, если бы еще учили, что теплота тела увеличивается с усилением движения этой материи, когда-то вошедшей в нее, но считают истинной причиной увеличения или уменьшения теплоты простой приход или уход разных количеств ее. Это мнение в умах многих пустило такие могучие побеги и настолько укоренилось, что можно прочитать в физических сочинениях о внедрении в поры тел названной выше теплотворной материи, как бы притягиваемой каким-то любовным напитком, и наоборот, — о бурном выходе ее из пор, как бы объятой ужасом».

Он остановился, долго сидел в задумчивости — и вдруг быстро обмакнул перо. На листе появилось:

«Не следует выдумывать много разных причин там, где достаточно одной… центрального движения корпускул достаточно для объяснения теплоты».

Написал и подумал: «Как же до меня об этом никто не догадался? А ведь так просто… Да дорога то к этому простому уж очень длинна, вокруг же ночь, и ни зги не видно…»

Под окном послышался знакомый голос. Ба, да это Тредиаковский! И начинающий стихотворец Сумароков с ним! Сумароков, гвардейский офицер, видимо, на свой страх и риск приказал караульным пропустить их. Так и есть: солдат в сторонке — почтительно смотрит на офицера. К счастью, окошко на первом этаже и выходит на задворки.