Российскою землей рождённый

Молодые вышли погулять. Лиза, как всегда, шла молча. Ее немногословность нравилась Ломоносову — часто занятый своими мыслями, он не любил, когда его отвлекали праздными разговорами. Но сейчас его охватило непреодолимое желание рассказать этой спокойной и желанной девушке про свои скитания и приключения.

Лиза, наклонив голову, внимательно слушала. Ее ясные глаза то улыбались, то с испугом смотрели на него, а то наполнялись слезами.

— Да вот еще что было. Иду я в Марбург, устал и есть хочу. Вижу, крыши, показались, деревья, а там и низенькая таверна. Жареным пахнет так, что у меня все переворачивается, а денег и в помине нет.

— Так совсем ничего и не кушали? Ужасно! Не говорите, я не могу слушать.

Ломоносов поднес к губам руку Лизы, помолчал и продолжал снова:

— Но я к тому, что из-за этого все дальше и пошло так скверно. За длинным столом сидели прусские солдаты с багровыми пьяными лицами. Капрал обнял меня и почти силой усадил за стол. Я плохо слышал его. Он, кажется, говорил, что королю Фридриху нужны такие бравые молодцы. Ты ведь знаешь, вербовщики не скупятся на похвалы, — смущенно добавил он.

— Ох и редко ж вы смущаетесь, Михаль Васильевич! — засмеялась Лиза. — Даже приятно посмотреть, как покраснели… Что же дальше?

— Захмелел я быстро. Утром очнулся, смотрю, на мне красная повязка — значит, поверстан я.

— А вербовщик, что он сказал вам?

— Я и не видел его больше. Он свое дело сделал. Меня же одна мысль донимала — бежать! Ибо знал я: с пруссаками шутки плохи. Множество людей погибает, схваченных вот так же вербовщиками. От них до смерти не вырвешься… Повели нас в крепость Безель. Счастье мое, что караульня окошком на вал крепостной выходила. Дождался рассвета и по выступам в стене осторожно спустился. Ров, наполненный водой, переплыл, на вал поднялся. Озираюсь — и сердце замерло: впереди еще один ров, с водой до краев, а в смотровой башне, обняв ружье, часовой дремлет.

Лиза, побледнев, прижалась к Ломоносову.

— Вобрал в себя воздух, нырнул и поплыл под водой. Пригодилась архангельская выучка! Сам не помню, как второй бугор перевалил. Побежал что есть духу! Слышу глухой выстрел вестовой пушки. Спохватились!.. Вот и конский топот. Погоня все ближе. А тут — спасительная сосна на границе Пруссии с Вестфалией! Я-то пробежал ее, а они назад повернули.

Лиза долго не могла успокоиться и все гладила его рукав.

* * *

16 ноября 1740 года Михаил Васильевич написал в Петербург. Объясняя вынужденный уход от Генкеля, сообщал, что времени не тратит попусту: «Упражняюсь в алгебре, намереваюсь оную к теоретической химии и физике применить».

Генкель же вскоре после ухода Ломоносова злорадно сообщал Корфу, что он живет, по слухам, довольно весело в Лейпциге. Однако слух этот не подтвердился, его ученик бесследно исчез. Генкель в смятении был вынужден признаться, что не знает, где Ломоносов. В письмах хвалил Михаила Васильевича и отмечал его незаурядные познания в теоретической и практической химии, пробирном деле и маркшейдерском искусстве[39].

В конце февраля 1741 года Михаил Васильевич получил извещение от Шумахера: деньги на дорогу — у Вольфа. До той поры он Вольфа не беспокоил, считал, что тот вмешиваться в щекотливые его отношения с академией не намерен.

* * *

…Быстрым, упругим шагом подошел к академии. У крыльца встретился ему отставной поручик Попов. Расцеловались. Василий Ферапонтович зазвал в свою каморку.

— Человек тебя один спрашивал месяц назад. Старичок такой. Лицо румяное, борода вроде бы наклеенная. Дед Мороз!

— Савелий?!

— Савелий и есть!

— Эк, досада какая, не повидались!

— Погоди… Горькую весть он принес. Отец твой с моря не вернулся!..

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Российскою землей рожденный

Колумбы росские, презрев угрюмый рок,

Меж льдами новый путь отворят на восток…

Их глаза встретились, и Шумахер первым отвел взгляд.

Что-то новое, спокойное и уверенное, проступало в облике Ломоносова. И начальник канцелярии академической, собиравшийся было распечь его за непочтение к Генкелю, предпочел сухо поздравить с прибытием. Лишь намекнул, что все знает.

Академическая канцелярия поручила Михаилу Васильевичу продолжить описание коллекции минералов, начатое натуралистом Гмелином под наблюдением академика Аммана. Ныне Гмелин пребывал в Сибирской экспедиции. Амман же ведал «ботаническим огородом» академии, где разводились и изучались растения. Решено было поселить Ломоносова в доме при «огороде».

«Ботанический огород» тоже затеял царь Петр. Раньше такого Россия не знала. Под наблюдением профессоров там разводились и изучались диковинные растения со всего света. Ломоносов знал уже этот огород и радовался, что поселялся поблизости. Будет чем полюбоваться, над чем поразмыслить. Но вот описание минералов…

Не о такой работе на родине мечтал Михаил Васильевич.

Разговор с Шумахером подходил к концу, когда суетливо вошел человек в модном, но небрежно распахнутом камзоле. Шумахер брезгливо поморщился.