Российскою землей рождённый

Однажды заглянул к нему Виноградов. Ломоносов, одетый в колпак и старую хламиду, возился у тиглей.

— Да ты как алхимик, что колдует над своими снадобьями в поисках золота, — улыбнулся Митяй.

Михаил Васильевич вытер руки.

— Что не видно тебя?

Виноградов покраснел.

— А, понимаю… И у тебя, брат, зазноба? Ну что ж, давно пора!

— Не только в том дело, — смущенно стал оправдываться Виноградов. — Задумал я фарфор добывать из глины. Не все ж его в других странах получать. Опробовал наши глины отечественные и с помощью химии получил-таки, кажется, минеральную массу, ни вязкостью, ни цветом иноземной не уступающую. О том специмен подал.

— Рад душевно за тебя! Коль чем помочь смогу, готов! Ученый немец Либих пишет, что химия всего-навсего служанка лекарей, для которых приготовляет рвотные и проносные снадобья. Ну уж нет! Химия — наука подлинная. Ее триумф еще впереди!

Ломоносов отошел к окну, вернулся и продолжал:

— Великая задача химии, как и физики, — познать непознанные, скрытые движущие силы материи, чтобы управлять ими. А желаемых тайностей достигнет лишь тот неусыпный натуры рачитель, который научится в химии через геометрию вымеривать, через механику развешивать, а через оптику высматривать!

Тем временем возобновлялись публичные заседания Академии наук, устраивать их решили трижды в год. 6 сентября 1749 года с «Похвальным словом» императрице Елизавете Петровне должен был выступить Ломоносов, а с докладом «Происхождение народа и имен российских» — профессор истории Миллер. Однако из Москвы, где пребывал в те дни двор, пришло распоряжение Разумовского: с заседанием повременить.

Шумахер встревожился и стал выискивать причину отсрочки. «Уж не в докладе ли Миллера», — подумал он и спешно поручил четырем профессорам и двум адъюнктам освидетельствовать сочинение историка.

Прежние заслуги Миллера были бесспорны. Десять лет самоотверженно собирал он в Сибири старинные грамоты, нашел в Тобольске замечательнейшую «Сибирскую летопись» Ремезова, написал ценный труд «История Сибири». Однако, объясняя происхождение и название русского народа, он ухватился за так называемую норманскую теорию умершего десять лет назад петербургского академика Готлиба Байера. Вслед за Байером он утверждал, что первыми русскими князьями были варяги, пришедшие с дружинами из Скандинавии. Они, мол, принесли и слово «россы» — так называлось будто бы одно из шведских племен.

Ломоносова глубоко возмутила эта неправда. В своем отзыве он писал, что доводы Миллера «темной ночи подобны». «На всякой почти странице — русских бьют, грабят, благополучно скандинавы побеждают…», «если бы господин Миллер умел изобразить живым штилем, то бы он Россию сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлял».

Недаром еще в Киеве изучал Ломоносов летописи и другие исторические свидетельства. И теперь он развернул перед Миллером цепь бесспорных доказательств самобытного происхождения славян. Они не обращались к варягам, ибо у них были свои храбрые военачальники. Подробно перечислив, где какие славяне жили и на каком славянском языке говорили, он заключал:

«А чтобы славянский язык толь широко распространился, надобно было весьма долгое время и многие веки, а особливо, что славянский язык ни от греческого, ни от латинского, ни от другого какова известного не происходит».

Рассуждения Миллера были вредны: они сводились к тому, что русский народ всем (и даже своим названием) обязан иноземцам. Вслед за Байером Миллер выводил слово «Русь» от шведских «россов», «Владимир» — от «Валтмара», а «Всеволод» — от «Визавальдура».

Опровергнув доводы противника, Ломоносов и тут не мог удержаться от каламбура:

«Ежели «Байеровы перевертки» принять за доказательства, то подобным образом можно утверждать, что имя Байер происходит от российского Бурлак».

На торжественном заседании 26 ноября 1749 года Ломоносов выступил, как то и было предусмотрено, с «Похвальным словом» — панегириком Елизавете. Он вложил в уста императрицы свои мысли:

«Обучайтесь прилежно. Я видеть Российскую академию, из сынов российских состоящую, желаю. Постарайтесь в обогащении разума и в украшении российского слова. В пространной моей державе неоцененны сокровища, которые натура обильно производит, лежат потаенны и только искусных рук ожидают. Прилагайте крайнее старание к познанию естественных вещей».

Среди гостей выделялся изысканной одеждой и тонкими чертами лица молодой вельможа. О нем, перешептываясь, говорили, что граф Иван Иванович Шувалов с каждым днем входит все в больший фавор[44]. Шувалов присматривался к Ломоносову. Ему нравились ломоносовские оды, писавшиеся по указу академии ежегодно «на день восшествия на престол ее величества государыни-императрицы Елизаветы Петровны». Оды печатались на отличной бумаге и подносились Разумовским царице. Шувалов и сам пробовал писать стихи, да у него не выходило так стройно и громкозвучно.

Ломоносов привлекал его и как человек неукротимого творческого темперамента.