Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1

— Здорово, Гвоздев, — сказала баба, а мальчишка, приблизившись и взвизгнув, как собачонка, ковырнул в носу, хлюпнул и вытер пальцы об Андреевы сапоги.

— Ну, ты… — отмахнулся Андрей.

— Ничего, ему можно… Крестник, — улыбалась баба. — Не узнаешь крестника-то?.. Мишка Алексеев, Логовской. Ну?

Андрей сразу вспомнил.

…Сизое утро, осеннее, далекое, темные ребра телеги над вялой травой, баба-раскаряка, в раздвинутых коленях берегущая живой визгливый комок… Неслись, помнится, круглые, добрые звуки колокола, и недавно подкованная лошадь, заигрывая, звенела копытами по случайным камням… Встречные, сторонясь, усмехались, бабы не то с завистью, не то с сожаленьем поводили плечами:

— У Анисьи Логовской опять скулит… Седьмой уж, и все мальчишки!..

— Здравствуй, Анисья, — сказал Андрей. — Проводить кума пришла, спасибо.

— Да вот, кум, слышала, что ты женился.

— Женился.

— Вот… А Мишка-то, вишь, большой, шестой год, ай и шалун, беда! Дай руку-то крестному!

Мишка отвернулся и пошел щипать кота за хвост.

Анисья с любопытством рассматривала Андрея.

— Скажи, кум, правда ли, что нынче всякой бабе — воля, хошь живи с мужиком, хошь не живи?.. Бери развод.

— Правда.

— И мужикам нашим выходит такое же, значит, положение, выбирай любую?

— Одинаково. Свобода.

— Вот оно как…

Анисья вздохнула. Дядя младший, усмехнувшись, спросил:

— Мужик загулял?

— Гуляет, чего ему… Ваши правила беззаконные, тьфу, ни царя, ни образо́в, ни совести…

Она сердито схватила Мишку за рукав.

— Нечего мне ему дать, Анисья, — виновато сказал Андрей, любуясь ее засверкавшими, лютыми, как у волка, глазами… В городе можно ли так палить зрачками?.. Здесь, в деревне, глазам и дюжим рукам — воля.

— Нечего, и не надо. Хороши и так. Прощай, кум.

Дернула мальчишку и выволокла за порог.

Андрей вытер губы и отбросил деревянную ложку, она сразу покрылась мутным налетом.

— Кусается ваша свобода, коммунисты, — сказал дед. — Смута.

— Выросли зубы, верно. Триста лет шамкали, — ответил Андрей.

— Толково говоришь, Андрей, и власти сочувствуешь, — сказал младший дядя. — Отчего не идешь в партию? Мы что, мы не осудим. Нам лучше своих, как ты, в партию поставлять.

Опять знакомый вопрос, что на митинге, и все тот же ответ рвался с губ. Андрей спросил:

— Видели комиссара, в Заханье поехал?

— Ну?

— Встать в ряды этаких партийцев легко, а я не хочу. Уж если я пойду в партию, либо меня сожрут, либо я многих одолею.

— Сомневаешься, значит?

— Не сомневаюсь, но я существую, а надо, чтобы меня не было, нету меня, совсем нету; я, как ты, как все, и шагать вместе, вот когда сыпь в партию!

Он замкнул губы над самыми сокровенными своими словами.

— Ну, в добрый час… — сказал дядя. — Вон уж бабы обряжаются. Собирайся…

Тревожный день, засасывающий в прошлое, провела Екатерина Владимировна. Пошла с мальчиком в Исаакий. Хотелось окунуться в чужой экстаз.

Стояла в темноте., Кирик слушал пение и клал крестное знамение вкривь и вкось на плечики.

О ком молиться?… Только о нем, светлом ребенке.

А муж, Андрей? Что было в нем дорого, что любила, да и любила ли?

— Господи, дай ему здоровья!

Кирик смотрел в алтарь. Тонкое личико радовало материнский взгляд. Кирик походил на деда, родовитого генерала. В хрупком носике с горбинкой была верность роду. Милым, блаженным веяло от ребенка.

Детство с пикниками, святками, юность с котильонами, тройками, барская жизнь после замужества, — что осталось от них?. Мальчик-шестилетка, спрашивающий: мед, он желтый?

Пока растворялась в прошлом, кто-то подошел и колыхнул теплом.

— Екатерина Владимировна?

— Кто? Николай Павлович!..

Стыдясь варешки, подала робкую руку. Мельком обогнула взглядом подошедшего: куда как просто одет.

— Отмолились? Выйдем. Это сын Димитрия Сергеевича?

— Конечно. Поздоровайся, Кика.

Кирик зашелестел сапожком.

Николай Павлович Логинов, бывший дипломат, щеголь, — нынче просто серый тулуп, — заглядывал в лицо Екатерины Владимировны.

— Правда ли, что вы вторично замужем?

Она усмехнулась, неловко спросила:

— За кем же?

Он замялся.

— Говорят, человек не нашего круга, печатник или моряк, не знаю.

Вот до чего дошло! Екатерина Владимировна стыдилась подтвердить.

— Что ж, он партийный?

— Нет.

— Well, are’ you happy?[16] — внезапно спросил Логинов.

— Николай Павлович, помните «Нелей»?

— Именье? Помню.

— Так то́ было счастье?

— Для меня вся прошлая жизнь была счастьем.

— Так если то было счастье, что же теперь?.. Не спрашивайте!

И вдруг промахнула телега, показался Андрей, так и встал во весь рост, приветливый, улыбающийся… Нет, показалось… Толкнулась испуганная нега в теле и улеглась.

Глаза Логинова шарили по лицу Екатерины Владимировны.

— А я перебиваюсь. Голодаю, но не мерзну. Вот мой дом. Зайдите.

— Нет, нет… Ко мне, пожалуйста.

Сказала чужой адрес, оторвала руку, увлекла за собою Кирика.

Горечь хлестала в душе. Умерло счастье, но было счастье.

Хотелось проклясть Андрея, затопить ненавистью улыбку новых дней.

* * *

По рыжей облезлой мостовой Андрей шагал к дому. Был пронизан свежим деревенским запахом. Хотелось руками раздвинуть улицы, постучать скользкими ветками в холодные стекла, уронить солнце на жесткие крыши…