Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1

— Не то-есть, а истинный борец за слободу — борец безо всякого недоуменья, на что и могу представить свидетелей.

— Ваше занятие на корабле?

— Какое у нас может быть занятие — в настоящий, текущий момент — кок. В семнадцатом ривалюцию завинчивали, офицеров топили, был я тоже членом в судовом комитете, а возносясь еще дальше, полгода состоял я вестовым.

— Тээкс…

Переглянулась стерва комиссия.

— Бурилин, придется вас списать с корабля… Уставший элемент — раз, специальность малая — два…

— Понимаем. Отслужили. Понимаем.

Ваньку за жабры:

— Ваши специя?

Глазом не моргнул Ванька:

— Электрик и трюмный машинист.

— Что знаете о водоотливной системе?

— Ничево не знаю.

— Каково назначение кингстонов?

— Мммм… Твердо не помню.

Перемигнулась стерва комиссия и ну опять, ровно неразведенкой пилой:

— Представьте: в главной магистральной цепи освещения сгорела ответвительная коробка — как исправить?

Вспотел парнюга: Не в свою зашел, как говорится.

— И к чему вся эта буза, товарищи? Не могу спокойно переносить, товарищи… Мое существо тяготится переполнотою технических и политических оборотов… Ааах, в бога, господа мать…

Схватила Ваньку кондрашка: покатился парень. Бьется Ванька об пол головой, пена изо рта. Придерживают его Федотыч да Мишка.

— Псих.

— В натуре.

— И зачем человека терзать?

— Здоровье ево в болезненном виде…

На другое утро раздетые и разутые, с тощими мешками на горбах, уходили Мишка с Ванькой. С трапа обернулись, в последний раз любовно оглядели корабль и в молодую команду, выстроенную на палубе, глаз занозой.

— Ууу, крупа…

Ваньку Грамофона и Мишку Крокодила провожали загорелые глаза. В глазах мчались новые ветра и пересыпалось молодое солнце.

Валерия Герасимова Недорогие ковры

I.

Люди были на счету и все схожие друг с другом. Мужчины в длинных черных шубах с крепко-кучерявыми барашковыми воротниками; женщины в плисовых кофтах различных цветов. Зато собаки разные; длинношерстные, голые, куцые, безногие, бесхвостые, кривые — каждая для забавы, на особый манер покалеченная. На примете у всех был лиловый пудель: бегал на трех ногах, тяжело неся курчавую голову: выколол кто-то глаза. Слепая собака. Люди расползались по двуоконным ящичкам, собаки скребли: тянули долгие кишки с сопливых помоек.

На отшибе от центра стынет уличка; но точно от далекого моря долетает туда гуд, а по вечерам смуглым заревом встает небо.

И вот это рыжее и широкое зарево тянуло Алексис Штерна из ситцевого домика на занесенное снегом крыльцо, чтобы там, вытянув шею, до боли терзая глаза, смотреть и смотреть в его пламенный размах. На синем крыльце быстро мерзли нос и пальцы. Алексис Штерн тукал одервяневшими ногами обратно: в дверь, в дом, в тишину.

Там, в такой теплоте, что даже воздух, как пирог, увесист, Алексис Штерн пил много чая и ел румяные ватрушки с творогом. Ел ватрушки без внимания; кроша, давя руками, потому что за тюлевыми занавесочками ждало зарево. Помутнев от чая, Алексис надевал боты серого сукна, которые когда-то звались «концертными», натягивал волчью доху, уже полулысую, остро вонявшую, и шел к приказчику кооператива «III Интернационал» товарищу Тимофееву.

В комнате приказчика Алексис долго растирал замерзшие, руки и играл на фисгармонии 10 симфонию Бетховена — любимую — и Скрябина.

Тимофеев сипло откашливался:

— Не хотите ли, Алексей Валерьянович, чайку?

Неторопливо поднимались усталые глаза на розовую ладонь лицо Тимофеева. Фисгармония — примитивный инструмент, а внутри трепетали еще, мучили звуки. Недоуменно переспрашивал.

— Вы насчет чая?..

— С домашним печеньем…

Алексис отказывался, спрашивал, не выпуская розового лица из расширившихся, напряженных глаз:

— Товарищ Тимофеев… ну что в городе… нового?..

Тимофеев с задыхом от набежавшей робости (глубоко интеллигентный человек — товарищ Штерн) рассказывал, как преступник города Москвы, легковой извозчик Комаров зашивал в овсяные мешки трупы.

Перебивал Алексис, нервно шевелил бледными руками:

— Нет… нет… не то… вообще как?.. Живет город?..

— Вообще? Трамвайную линию предполагают до наших краев провести… Во внимание нужды окраинного населения принимают. Заботу имеют власти…

— А, прекрасно… да… да… живут, значит?.. Нету уже, знаете, печечек таких: квадратные, черные для маленьких дров. «Буржуйкой» называли? Нету?.. Всегда трубы разъединялись, и дым в комнату… Нету?..

Тимофеев вежливо улыбался:

— Знаете, совершенно не встречал. Всюду развитье. В Ша-Нуар за пятьдесят копеек золотом сходил с дамой. Картина: советского издания — с прекрасными видами. Публика интеллигентная, одеты более чем прилично. Барышни в шляпках. Отношение очень вежливое.

— В Ша-Нуар в антрактах оркестр играет?..

— Пурпури из оперы «Кармен». Во фрачных парах играют…

— Женщины как раньше… такие… ну, тонкие… изящные женщины есть?..

— Очень порядочные. Мода пошла, знаете, на манто «Испано». Все носят. Из обуви все больше: «лодочки», лакированная обувь…