Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1

Видит, слышит, чувствует только одну Нину Матвеевну, которая или в этой же комнате, или где по близости, и словно у Яшки даже и тела нет, и кости все вынули, ну просто нет его, сам не знал, что с ним такое, везде ее перед собою видел, хоть и смотреть боялся, от книги глаз не поднимал, и от нее ничего не хотел, только вот придет и уничтожится сразу весь и больше ничего, и счастья от этого хватало Яшке.

* * *

Иннокентий все еще не нашел подруги жизни, хотя под угрозой призыва вопрос этот два раза за время войны ставился очень остро, но оба раза все как-то улаживалось консисторией.

Сейчас этот хронический жених, возвращаясь из церкви, на площади встретил сына бакалейщика, Геничкина брата, и подмигнул на выходивших из школы Якова и Нину:

— Слыхал, Ниночка-то Самгина с Яшкой вязёным схлеснулась!.

Бакалейщик посмотрел в сторону вышедших, покрутил головой, но ничего не сказал.

Иннокентий утешался:

«Высоко летала, низко села. Папашины-то карманы на изнанку вывернули. Раньше-то нами гребала, а теперь вон оно как вышло».

И то сказать, время-то какое, весна — зык, известно — щепка на щепку лезет, девка на возрасте… Да и девка ли? Гляди, давно оклёвыш. Го-го-го.

Яшка услыхал смех псаломщика, знакомую насмешку в нем почуял, вскипел обидой прежней и про себя решил:

«Попа Перфишку пощупать надо».

А. Костерин Асир-Абрек

Чеченская песня.

Была ночь.

Апрель, а ветер хлестал дождем и снегом, с плачем и стоном метался по горам, ревел в ущельи, перекликался по вершинам.

В ущельи, темном, мглистом и днем, сливались два потока, гулко бились у скал. Ущелье то надрывно вскрикнет от боли, то гневно взвоет, — дрожат скалы, с рокотом сыпятся камни…

Слезятся струйками воды стены сакли, обваливается глина, обнажая ребра стен. В щели рвется ветер, струйками ползает по спине.

В широком горле печи жарко тлеют угли, трещат поленья, рассыпая искры. Тянет жаром, багровые блики рдеют на посуде, на лицах, кроваво вспыхивают в глазах.

Полулежа на подушке и войлоке, я слушал, как ревела черная ночь над саклей, прислушивался к гортанным звукам разговора хозяина и его гостя.

Хозяин, молчаливый горец-чеченец, спас меня от добровольцев, укрыл в своем горном хуторе. Знал он по-русски слово «кушать» и несколько ругательств. Сидя на корточках в оборванном бешмете, внимательно слушал гостя.

У гостя, Аслана, тонкое, хищное лицо, нервные, тонкие губы под усами. Движения мягкие, кошачьи, рассчитанно-скупые и ловкие.

По знакомым словам и ругательствам я догадываюсь, что беседа идет о казаках-кадетах, о мужиках-большевиках, о борьбе на плоскости.

Был 19 год. По стране в зареве пожаров хлестали свинец и таль. Трели и переборы пулеметов, гул орудий, топот миллионов, — металась страна по расхлябанным дорогам при разбитых паровозах, в разбитых вагонах, мимо вокзалов — червивых, вшивых, трупов с выдавленными окнами и дверями… Был 19 год, на плоскости пылали станицы и аулы, дрожали предгорья от грохота орудий. Под перевалом со снежных вершин слышен гул равнин, топот миллионов.

Свыше пяти тысяч красноармейцев укрылось среди лесов, скал, ущелий. Шли мы по узким тропинкам, что царапаются над пропастью и прыгают через пенистые потоки по зыбким мостам. Ушли под перевал, разбрелись по хуторам и аулам, пасли стада коз и баранты, ковыряли землю и ждали…

Ужин только что кончился. Спать рано. Оставалось слушать, как перекликаются, дрожат и стонут горы, хлещет ветер дождем и снегом…

Скоро месяц, как живу в горах. И за этот месяц только один раз видел русских, которые шумным табором — женщины, дети, красноармейцы — прошли через тихий хуторок, прилипший на скате ущелья за перевал.

За этот месяц я близко познакомился с несложной жизнью горца-чеченца, с его небольшим хозяйством. Я уже знаю молитву, которой учит меня Айша — сестра хозяина, дикая красавица, гибкая, с небольшой грудью, с красными, точно надкусанными, губами. Она же учит меня своему языку и уговаривает принять мусульманство. Я ее немного боюсь, когда она близко задорно склоняется надо мной, звонко засмеется, сверкая зубами и черными глазами. И вместе с тем чувствую, как прирастают ко мне горские замашки, настроения, растет близость между мной и Айшей.

— Что, товарищ, скучаешь? — неожиданно обратился ко мне Аслан.

Говорил гость по-русски хорошо, что редко встречается у горцев. Спросил его, учился ли он где.

— Нет, в Сибири пять лет был, в ссылке…

— За что же вас туда угнали?

— За Зелим-хака… Знаете Зелим-хана?

— Да, слышал… абрек?

У Аслана блеснули глаза, рука затеребила кинжал.

— Да абрек… Только по-русски это выходит разбойник, вор, не хороший человек, а по-нашему абрек, который за свободу бьется и умирает…

В глазах Аслана сухой блеск огни. Тонкое, хищное лицо напряженно застыло, вздрагивали губы под усами…