Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 6

Его корчило, когда она работала на трапеции, — это девичье тело сводило его с ума, он бледнел, видя, как она запрокидывается назад, держась на зубах и отбросив руки, показывая смуглую грудь, выскальзывающую из-под туго натянутого трико. Но он скорей бы дал отрубить себе руки, чем прикоснулся к ней. Еще больше чем женщину, он любил в ней артистку. Она переняла его приемы, точность и ритм, его бесстрашие, ту холодную игру с опасностью, которая заставляла бледнеть зрителей. Он ценил в ней легкость и грацию, высокое изящество работы, врожденное, как талант, которого нельзя добиться никакой выучкой, если оно само не поет в крови. Когда она с тихим вскриком срывалась с укрепленного под куполом табурета и, как большая сияющая птица, летела в головокружительную, смертельную пустоту, чтобы там, в пустоте, поймать брошенную им трапецию, он не мог сдержать улыбки гордости. «Эта маленькая далеко пойдет», — одобрительно думал он, следя за ее движениями.

Работая с нею, Маллори надеялся на большой успех. Но в середине сезона, прыгая с трамплина во время репетиции, он упал и сломал себе обе ноги. Его увезли в больницу. Очнувшись и побеседовав с врачом, акробат задумался. Он понял, что в будущем он калека и нищий. Денег у него никогда не было, семьи тоже. Хладнокровно подведя итоги, он отравился.

Когда сообщили Грете, она похолодела от ужаса. Она не помнила ни больничной койки, ни коридора, по которому бежала, задыхаясь. Голова акробата неестественно глубоко ушла в подушку, плечи приподнялись. Лицо его было неподвижным, почти мертвым. Но голос, живой, прерывающийся, нежный, тихо сказал навстречу ей:

— А ведь я горжусь тобой, Грета.

Этот бесстрашный человек, циник, сквернослов и великий упрямец и на этот раз не захотел сказать «люблю».

III

Акробат умер. Грета вернулась домой, заперла дверь, села у стола и уронила голову на сложенные руки. На утро хозяйка меблированных комнат, встревоженная, постучала в дверь. Никто не ответил. Стали стучать сильней, послали за полицией, но дверь вдруг распахнулась: на пороге стояла Грета. Глаза ее слепо смотрели вперед, губы шевелились, как будто спрашивая: «Что нужно?» Хозяйка, смущенная этим невидящим взглядом, пробормотала извинение. Грета тихо закрыла дверь.

Кто-то из ее знакомых написал Гробсту письмо. Гробсты решили, что в воздухе запахло жареным. Гробст приехал. Он слезливо уверял Грету, что они с мамашей всегда ее любили, как родную дочь. К тому же он открыл балаганчик. Ее встретят с распростертыми объятиями. Но Грета наотрез отказалась вернуться в лоно почтенной семьи.

Папа Гробст ушел ни с чем. Он долго шатался по улицам, продрог и отправился под первую приютную кровлю, чтобы заказать себе пиво и яичницу с ветчиной. Случайно он очутился в одном из тех злачных мест, где наспех заключаются всевозможные сделки — от продажи контрабандных товаров до товарищеской доли в задуманном грабеже.

Слушая гул многих голосов, ссоры и звон посуды, папа Гробст пальцем, смоченным в пиве, грустно вывел на грязной доске стола знак вопроса. Неожиданно чья-то рука протянулась через его плечо и превратила тощий вопрос в жирный знак восклицательный. Гробст обернулся. Три волосатых морды смеялись, глядя на него. Он хотел уж итти, но вдруг передумал и велел подать еще кружку пива. Он хихикал, уткнув в кружку нос. Восклицательный знак навел его на одну идею, аппетитную и кругленькую, как булочка, вынутая из печи.

Утром он опять звонил к Грете. Горничная с белым мотыльком на голове, презрительно глядя ему в переносицу, сказала, что барышни нет дома. Но Гробст, оттянув воротнички, сухо и с достоинством кашлянул, он был не такой человек, чтобы обращать внимание на пустяки. Он отстранил горничную и сам постучал в дверь.

Грета вышла к нему в рубашке. Пока он говорил, она кончала одеваться. Папа Гробст начал с Адама. Он деликатно намекнул, что вот, мол, дело прошлое, но они с мамашей ее, Грету, поили, кормили, одевали, разорялись, пуще глаза берегли, а ведь это чего-нибудь да стоит. Его на секунду смутили широко раскрытые глаза Греты, с выражением сосредоточенной ненависти смотревшие на него в упор. Папа Гробст даже поперхнулся словом, но скоро оправился и журчал, как ни в чем не бывало. Услыхав, что он требует какой-то уплаты, Грета усмехнулась. Не думает ли он, что ей дарят бриллианты? Она швырнула на стол небольшой футляр, где лежала единственная драгоценность — дешевенький медальон с портретом покойной матери.

Папа Гробст с достоинством, кончиком пальцев, отодвинул футляр. Зачем такое? Помилуй бог, разве он зарится на ее побрякушки? Она ведь зарабатывает, пускай подпишет вексель. И он с торжеством выложил заранее заготовленную бумагу.