Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 6

Грета улыбнулась. Неужели он считает ее такой беспросветной дурой? Она протянула голую руку, взяла папиросу и, закурив, пустила ему в лицо струю дыма. Папа Гробст вскочил в бешенстве. Она подпишет, чорт возьми, или он сейчас же пойдет к хозяину цирка и расскажет ему кое-что. Ого!.. Его примадонна была уличной девкой… вспомнить хотя бы Папуша, тоже и о Маллори есть что рассказать. Хе! Он, папа Гробст, тоже не дурак.

Грета побледнела. При упоминании о Папуше она содрогнулась, как будто ее ужалила змея. Она поднялась, прикусив губы, шатаясь подошла к столу, взяла ручку и подписала, не читая. Папа Гробст, настороженно следивший за ней, встрепенулся, заулыбался, заговорил о погоде. Грета, не отвечая, не двигаясь, смотрела на него огромными пустыми глазами. Потом усмехнулась подавленно и брезгливо, инстинктивно отерла руку о платье и ушла.

На радостях папа Гробст распил бутылочку. Что ж, не плохо получилось с вопросительным-то знаком. Он уехал очень довольный.

Грета никому не жаловалась. Ей становилось страшно при одной мысли, что раскроется и выплывет старый позор — то время, когда она ходила с распухшими от щелока пальцами в лавку мясника Папуша. Она предпочитала терпеть. Но одна беда привела за собой другую — Грета повредила себе руку. Работу пришлось бросить, руку надо было лечить, она потеряла все связи. Не оставалось ничего другого, как вернуться к Гробстам. Эта семья засасывала ее, как болото.

IV

Семь месяцев работы в балаганчике измотали Грету, она твердо решила бежать. Она лихорадочно искала и чувствовала, что у ней руки опускаются. Приемная Раупаха была седьмой или восьмой из тех, куда она обращалась в поисках работы.

У господина Раупаха, ответственного распорядителя и хозяина цирковой труппы, была рыжая жена. Это обстоятельство оказалось роковым при выборе цвета приемной: комната была вся выдержана в ярко-зеленых тонах, была чертовски стильной, с коврами, вазами, изумрудным попугаем, ухватившимся лапкой за золоченое кольцо среди тропических пальм в китайских плошках.

Раупах был неопрятен, темен кожей, как мулат, и чудовищно неуклюж, сверх того болел астмой. Задыхаясь, отрезывая кончик сигары, он рассеянно выслушал Грету и повалился на диван. Он хрипел. Грета отскочила в испуге.

— Дайте же воды! — раздражительно приказал Раупах, отпил глоток, отдышался и протянул руку за сигарой.

— Уф! А рекомендации у вас есть? — спросил он грубо. — Так чего же лезете? Матильда, где ты наконец?

Из маленькой двери выбежала рыженькая женщина, отвела прядку волос от щеки и с гримасой оглядела Грету. Горничная, отворяя дверь, явно ожидала подачки и, не дождавшись, прошипела что-то вслед. Даже швейцар, сидевший внизу у стеклянной вертушки, презрительно вздернул очки на лоб и независимо отвернулся.

В тот же вечер Грета рассказала о своей неудаче фокуснику Фоссу. Фосс держал руки под скатертью и равнодушно вынимал оттуда живого голубя, дамскую перчатку, резиновый тазик для бритья, веер, складное зеркальце, куклу… Скуластое лицо его было неподвижно и брезгливо, умные глаза смотрели сосредоточенно. Потом он начал вытягивать из-под скатерти (Грета еще раньше убедилась, что под скатертью ничего нет) нескончаемые вороха бумажных лент, которые послушно следовали движениям его ловких пальцев, превращаясь в цветы, веера, абажуры, звенья длинной цепи, похожей на бумажную змею. Фосс сказал:

— Раупах, может быть, и болен астмой, но она ему доставляет столько же беспокойств, сколько нам с вами. Просто разыграл комедию.

Фокусник поморщился, тронул пальцем бумажный завиток и добавил устало:

— Вы слишком прямолинейны, Грета. Нельзя к Раупаху итти с парадной лестницы. Я попробую вас устроить иначе. Во всяком случае используем черный ход.

Грета только вздохнула. Она вспомнила изумрудного попугая с его забавным шелковым хохолком, ярко-зеленые гардины окна, по стеклам которого струились мутные дождевые потоки. Фоссу она тоже не верила. И все-таки к концу месяца она уже работала у Раупаха.

Гробсты выпроводили Грету с проклятиями. Папе было гораздо удобней держать ее у себя и не платить ей жалованья, чем вытягивать из нее деньги, следить и клянчить, шатаясь для этого к Раупаху. Он горько жаловался, поверяя свои обиды клоунам:

— Когда у ней рука болела, она, небось, пришла к нам. Теперь мы ей не нужны, вот как…

— Не делают так порядочные люди, — поддакивал Думпэ, который уже вторую неделю выпрашивал у Гробста прибавку и потому соглашался с ним во всем.

Клумпэ презрительно молчал.

— И вы думаете Раупах ее взял просто так? Глазками ее прельстился? Хе! — папа Гробст негодующе сплюнул. — Вот какими она делами занимается.

— Скажите! — удивился Думпэ.

Подошел и Пумперпикель, перекосив свою дурацкую рожу, ковыляя и выпятив фальшиво утолщенный живот, на котором была нашита большая летучая мышь из коленкора. Решив, что клоуны толкуют о смешном, он широко открыл рот и приготовился смеяться. Но Клумпэ во-время одернул его.