Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 8

Когда мы вторично проходим через спальни, старшие дети начинают уже просыпаться и провожают нас голубыми и серыми сонными глазами. Явь и розовая дрема сливаются на их лицах, как вечерняя и утренняя заря долгих дней северного лета. Птицы солнца скользят в чистых комнатах советского детства. В дверях мелькает пушистый шаг завхоза. Но мы в парке — и дом снова замыкается в себя. Настойчивая, глухая трава подступила к самым его окнам. Створки парадной белеют заброшенностью, сном. И вот ровный забор кладет печать беспамятства на виденное.

Ленинская улица — вся новая: от названия до домов. Она застроена одноэтажными стандартными домами рабочей жилкооперации. Перед домами — палисадники. В окна видны шкафы и кровати с шишечками. Женщины с подоткнутыми юбками босо шлепают по крыльцу и оглядывают прохожих, редких на этой широкой и малолюдной улице. «Боря, выпей молоко!» — слышите вы вдруг знакомый возглас. В нем и мольба и угроза. Боря безучастно переставляет ноги, как пожилой мерин, который уж так притерпелся к своей горькой доле и до того разочаровался в людях и миропорядке, что ничто не может его ни огорчить, ни обрадовать. Он делает вид, что не слышит, в то время как мать пробует на крылечке всю силу и чары своего голоса. И пусть черный борт пианино и не покажется в просвете раздвинутых тюлевых занавесок, все равно ясно: там, где Борю уговаривают выпить молоко, живут не рабочие.

На другом тротуаре я вижу сухощавую фигуру предфабкома, латыша Нанеса. Я обращаюсь к нему со своими недоумениями. Действительно ли в этих домах живут главным образом служащие, технический и административный персонал, как я слышал от многих рабочих и как это кажется на первый взгляд? «Ну, это — сильное преувеличение!» — говорит Нанес. Конечно, заселены дома больше всего рабочими. Верно одно: строительство здесь дорого. В среднем рабочему приходится платить за квартиру двадцать два — двадцать восемь рублей в месяц. Это заставляет многих сдавать одну или две комнаты в наем. Кое-кто делает из этого выгодный промысел, покрывая все свои квартирные расходы с лихвой. В последнее время с такой спекуляцией поведена борьба: ставки для сдающих в наем повышены. Но повышены чрезмерно. В результате нередко бывает, что комната, не нужная для какой-нибудь небольшой семьи съемщика, пустует: никто не хочет работать на квартиранта (Нанес говорит: «кваартирьянта»), а при новых ставках получается именно так.

— Рабочие, — продолжает Нанес, — очень часто строятся от себя. Это требует большего, но зато кратковременного финансового напряжения. Кроме того, здесь действует сила консерватизма, стремление к собственному садику и огороду, к своему, пусть убогому, но «хозяйскому» владению. Целые улицы застроены такими домами, — например, та, что ведет от клуба к фабрике.

Нанес показывает рукой в сторону города и прощается. Мы у ворот фабрики. Я иду к перевозу. Клуб, облитый беззастенчивым солнцем, скучен от зноя. Влево от него отходит к шоссе другая новая улица с одноэтажными и двухэтажными домами северного, не белорусского типа: узкоглазыми, без ставней. Удивительно, как покорно здешняя жилкооперация плетется в хвосте избяной эстетики и «хозяйских» склонностей, отложившихся с давнего времени в среде отсталых групп рабочего населения, еще не вполне выделившихся из окружающей мещанской среды. Ни одного большого здания. Все мелкая, ползучая походочка деревянных домиков, тесных ячеек разрозненных существований. Иногда за палисадником — неожиданно яркая, густая радуга цветочных грядок, взлелеянных заботливой рукой. Неистовые собаки, грязно-белые и маленькие, бросаются с воплем под ноги. Они бы готовы вас растерзать, если б хватило сил. Но сил нет. И они трусливо и вызывающе отступают — два шага назад, бросок вперед, — подскакивая и вздрагивая животом при каждом залпе лая. Улица изрезана их визгом. Женщины равнодушно высовываются из окон на отчаянные призывы собачьей истерики. Я гляжу на курносые от ярости морды собак. Что может быть гнуснее этих животных, сотни лет натаскиваемых на защиту собственности? Душа собственника, спрятанная за обиходным равнодушием, обнажена в оскале зубов его собаки. Собака создана человеком по его образу и подобию. Она — тень, отбрасываемая буржуа. Мир болен собачьей старостью. От этой болезни есть только одно средство, рекомендованное еще старым доктором из Трира, — героическое, но верное средство, — therapia sterilisans magna, великое очистительное лечение. Наше время и наша страна научились применять его решительно и сурово. Но старый яд, всосанный из отмирающих тканей, бродит еще в закоулках омоложенного тела.