Локомобиль сбивал собрание. Но будни не иссякали. Они поднимались лесом неустранимых дел. В их чаще путались мужицкие думы. Воздух в избе густел.
— Народ обижается, — вылез черный, косолапый плотник. — Лен полностью сто процентов по контрактации сдали, а прозодежу не получаем. По нашей крестьянской работе ситец не терпит. Хоть в лесу, для примеру, работать: в домотканных портках зацепишь, так только назад потянет, а бумажны брюки мигом разрыв дают. По делу-то нам брезентовы ладно бы. На фабриках, говорят, снабжают, а нас задерживают…
От печки, тяжело кряхтя, поднялся пчеловод, весь заросший, с колючим квадратным подбородком. Кто-то из-за стола шутя обратился к нему:
— Ты, медовик, должен так стараться, чтоб полпуда меду на едока припасти.
Пчеловод весь засветился и откликнулся хриплым голосом:
— Отвечал бы, чем хошь отвечал бы, — холода не дают, дело портят. Паутов-то нет, не токмо пчелы. Липа цветет, а паутов не видно. Погибли, значит. Шестнадцать роев у меня новых-то… — Он покачнулся, грустно скатив голову к плечу, и продолжал с хриплой нежностью: — Я о молодых семьях страдаю, больше на них относится холод, они не воспитаны, не обставлены.
— А велика ли пасека? — спросил я.
— Всего-то сорок девять ульев, и два заболевших гнильцом на выселки за семь верст отправлены… чтоб здоровых не попортить, — охотно разъяснил старик.
Он почесал голову сведенными пальцами.
— Походную кухню надо соорудить к уборочной кампании, — пробурчал вдруг Ласков. Задумавшись, он неожиданно весело крикнул. — А свисток-то, ребята, на локомобиле какой… красота!
Культпросветчица и постоянный секретарь всех сборищ Морозова сидела, мечтательно подперев голову. Она тоже вмешалась в разговор:
— Сразу наш «Маяк» оживет со свистком-то…
— На работу собираться будем, как на фабрику! — подхватил русый, молчавший до того паренек.
И опять разожглась нетерпеливая мечта о машине.
Течет незаметное время, проступила за побледневшей лампой, в отпотевших стеклах окон ранняя летняя заря. Светает. Но коммуна не унимается.
— Ну, товарищи, катись по домам, не то работу проспите без гудка-то, — смеется Русинов и медлительно поднимается с места. Поднимаются и коммунары.
Черный плотник, сочно позевывая, философствует:
— А что, пари, если б сон ликвидировать совсем, — ладно бы?..
В семь часов вечера в народном доме коммуны «Маяк» назначено собрание трактористов. Техники из кантона взялись провести беседу о машине. Приехали двое: высокий прыщавый юноша, именующий себя старшим трактористом, и хитро сощуренный под форменной фуражкой механик, лет сорока. После поистине общего слова механика, в котором беспомощно барахтались и утопали понятия: машинизация, индустриализация и механизация, выступил второй оратор. Разглаживая помятую кожаную тужурку, он обвел присутствующих оловянным взглядом.
Аудитория выглядела очень молодо; из восемнадцати собравшихся трактористов большинство находилось в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. Все эти мальчики были учениками Ласкова. Некоторые из них пришли прямо с работы — в засаленных рубашках, вытирая обрывком мешка жирные от автола, пахнущие керосином руки.
И оратор сразу взял третью скорость фамильярно-поучительного тона. Говоря о тракторе, он открывал давно известные слушателям истины. Речь его была длинная, размашистая. Временами он заикался, и стук зубов обозначал разработанные подшипники коленчатого вала, а когда он перешел к уходу за машиной и, раскачивая длинные руки, разухабисто забирался в возможные осложнения, послышались в его хиплом голосе перебои. Оратору недоставало мощности. И слушатели зашушукались: у лектора с баббитовыми глазами явно оказывались грязные свечи или слишком большой зазор между стеблем клапана и толкателем.
А председатель Андрей Ефимович Ласков даже не удержался и ядовито сморгнул на ухо племяннику Леше:
— Гоже упражняется, только воздух маленько проходит во всасывающую трубу.
И, глядя на приезжего тракториста, удивленным комуннарам, не только привыкшим к бережному, внимательному обращению со своими фордзонами, но и не могущим представить иного отношения к машине, ярко рисовалось, как вот этакий прыщавый верзила, похваляясь трудной и ответственной службой, угощается перед работой, смахивает кожаным рукавом звонкую поллитровку и, неуверенно переставляя кривые саженные ноги, усаживается в седло. И пойдет тогда он ломать плетни, давить кусты, рыскать по канавам, пока, наконец, не выберется на простор, где с полного хода ударит всем радиатором о телеграфный столб.
— Так гибнут машины, — произнес в заключение старший тракторист и внезапно остановил двигатель своей речи.
Аудитория облегченно вздохнула, поняв, что прикрытый коричневой кепкой бак для горючего пуст.
Ласков грустно переглянулся с ребятами: «Вот вам и специалисты!» — говорил его разочарованный взгляд.