Роза

В прошлом веке подобный вычурный стиль был в моде, но к нынешнему моменту многие молодые аристократы избавились от «этой рухляди» в своих имениях. Рандвальф – нет. О дедушке у него остались хорошие воспоминания – если сравнивать с другими членами семьи, и ему хотелось сохранить обаятельный, хоть и чуть наивный по нынешним меркам дух прошлого, поэтому он потратил огромную сумму, чтобы перевезти беседку из родового имения в своё новое поместье.

Взглянув на часы, герцог спохватился: он чуть не пропустил визит доктора.

Вернувшись в гостиницу, в просторном деревянном холле Вальф сразу заметил мужчину, стремительно направляющегося к выходу. Повезло, что успел.

– Добрый день. Как он?

Доктор вежливо поклонился.

– Лечение приносит свои плоды. Если всё продолжится в том же духе, полагаю, завтра можно будет ехать.

– Рад это слышать. Вы уже обратились к моему камердинеру за оплатой?

– Не беспокойтесь.

– Могу ли я просить вас сопровождать нас и в этом пути? Вы можете гостить в моём поместье сколько захотите.

– Сожалею, но нет. Я должен заботиться о сыне.

Погружение в воспоминания детства странно повлияло на Рандвальфа – он, неожиданно для себя, переспросил:

– У вас есть сын?

Доктор спокойно кивнул.

– Ему сейчас четырнадцать – сложный возраст, и он нуждается во мне.

– Он болен?

– Нет, что вы. Просто нуждается в поддержке отца. Его мать умерла, так что мы с ним вдвоём. Полагаю, вам известно, насколько это тяжело.

– Да… – Рандвальф неловко улыбнулся. – Да, конечно. Это трагедия для ребёнка. Приношу свои соболезнования.

– Благодарю. Что ж, я приеду завтра утром. Если это всё, то позвольте откланяться.

После ухода доктора Вальф так и остался стоять в холле. Окинул взглядом тёмные массивные столы – людей было совсем немного, – но обедать не хотелось. Равно как и возвращаться в свою комнату. Тем более не хотелось видеть Атли – теперь, когда открылась разница в их положении, да ещё после сцены в подвале… Нет, им больше не о чем разговаривать. Подумав, герцог вышел на улицу и направился обратно к беседке.

Настроение стало меланхоличным. От слов доктора о сыне болезненно щемило в груди. Он кажется хорошим человеком и наверняка относится к своему сыну с вниманием и заботой – у Вальфа такого отца никогда не было. Впрочем, как и нежной матери, и на самом деле герцог не понимал, что такого трагичного в смерти родителей. Когда с его собственными произошёл несчастный случай, он испытал лишь облегчение.

К печали добавились злость и давящая сердце обида. Почему ему так не повезло? А впрочем, бывает и хуже. Например, старший Кларенс убил жену – или свёл её в могилу каким-то менее очевидным способом, сути это не меняет – а затем уехал, бросив сына. Возможно, поэтому Джефу так нравится мучить Атли – обвинить его в произошедшем, отомстить? А может, это просто часть его извращённой натуры, кто знает.

Добравшись до беседки, герцог нырнул под арку и, отряхнув скамью, присел.

В любом случае, рассуждения о том, что «бывает и хуже», не помогли Вальфу успокоиться, а воспоминание о Кларенсе навело его на другие, не менее раздражающие мысли. О девушке. О свисте розог, о криках, о пустоте в её глазах.

Он не помнил, как её звали. И не хотел вспоминать. Её отца, кучера, звали Прометей – очередная глупая фантазия хозяев, придумывающих рабам вычурные имена. Рандвальфа это раздражало. В этой истории его раздражала каждая деталь.

Ему было двенадцать лет, это он знал точно. Новые рабы появились через несколько дней после его дня рождения.

Девушка была старше – ненамного, но достаточно для того, чтобы её тело уже притягивало взгляд. Её определили в дом. Вальфу нравилось наблюдать, как она сосредоточенно занимается своими обязанностями, – угловатость подростка то и дело прорывалась мягкостью молодой девушки, вся она казалась хрупкой, словно фарфоровая ваза, а её волосы пахли горькой ромашкой.

Рандвальфа она заворожила – ему казалось, что более прекрасного существа он ещё не видел. Конечно, он уже был в курсе, что положено делать с симпатичными рабынями, но – он не хотел. Просто следил за ней, любовался движениями, делал вид, что погружён в чтение, а сам наблюдал, как она протирает пыль. Если бы он умел рисовать – попросил бы её позировать. Если бы был скульптором – запечатлел её красоту в мраморе. Но он мог лишь смотреть и хранить её образ внутри себя.

Однажды, разыскивая предмет своей страсти, он забрёл в дальний коридор и чуть не споткнулся о неё, мывшую пол. Стоя на коленях, девушка подняла на него глаза – растрепавшиеся прядки волос прилипли к влажной коже – и облизала губы, переводя дыхание. От этого зрелища чувства накрыли Вальфа с головой – он тоже рухнул на колени, прямо на мокрый пол, схватил её руки, держащие грязную тряпку, и неловко прижался своими губами к её. В поцелуях опыта у него не было – с рабынями подобное не принято, а отношений с девушками своего круга у него ещё не могло быть, – но ему подумалось, что для начала вышло неплохо.