Роза и тис

Его слова меня разочаровали. На короткое время Джон Габриэль вырос в моем воображении до гигантских размеров. Теперь же он снова стал самим собой. Он уселся на стул и вытянул ноги. Вдруг я увидел его как бы вне окружающего его ореола. Габриэль утратил свое обаяние и превратился в обыкновенного маленького, посредственного человечка – жадного и грубого.

– И скажите спасибо, – продолжал он, – что у меня такие скромные запросы! Жадные корыстолюбцы не сотрясают основ мироздания – их вполне устраивает сложившийся порядок вещей. Кстати, именно таким людям больше всего пристало управлять, находиться у власти. Страны, которыми управляют так называемые идейные люди, можно только пожалеть. Идейному правителю ничего не стоит топтать простых людей, он способен растереть их в порошок, обречь женщин и детей на голод и страдания… Он даже не заметит всего этого. Окружающие его совершенно не волнуют. Он глух к ним. А от честолюбивого хапуги большого вреда не будет: его цель – всего лишь обустроить собственный уютный уголок. И когда он получает такой уютный уголок, нишу, он склонен стремиться к тому, чтобы и обычные люди тоже были довольны и счастливы. На самом деле хапуге милее, когда так называемый средний человек доволен и счастлив, – так ведь безопаснее. Мне известны стремления большинства. Уверяю вас, они хотят не так уж много. Чувствовать свою значимость, преуспевать чуточку больше соседа и чтобы не слишком помыкали. Помяните мои слова, Норрис, когда лейбористы победят на выборах, они совершат большую ошибку именно здесь…

– Если победят лейбористы, – поправил его я.

– Они победят – можете не сомневаться. – Габриэль доверительно наклонился ко мне. – И они, говорю вам, совершат ошибку: начнут помыкать людьми. И все из лучших побуждений. Все, кто не является твердолобыми тори, люди с отклонениями! Боже, спаси нас от людей с отклонениями, от чудиков с возвышенными идеями. Такие бог знает к каким страданиям могут привести порядочную, законопослушную страну.

– Значит, – возразил я, – вам все-таки виднее, что лучше для народа, для страны?

– Ничего подобного. Мне виднее, как лучше для Джона Габриэля. Народ может спать спокойно: я буду слишком занят собой и тем, как бы получше устроиться. Мне совершенно не хочется становиться премьер-министром.

– Вы меня удивляете!

– Осторожнее, Норрис, не ошибитесь! Если я захочу стать премьер-министром, я им, скорее всего, и стану. Просто поразительно, какие перспективы открываются перед человеком, понявшим, что от него хотят услышать, и использующим свои знания. Однако пост премьер-министра предполагает тяжелую, грязную работу, а я рассчитываю всего лишь сделать себе имя…

– А на какие шиши? Шесть сотен в год – это совсем немного.

– Если победят лейбористы, зарплата членов парламента сразу вырастет – возможно, до тысячи фунтов. Только не думайте, будто у политического деятеля нет иных источников дохода – прямых или побочных. А потом, выгодная женитьба…

– Вы и выгодную женитьбу запланировали? Хотите получить титул?

Я не ожидал, что он так покраснеет.

– Нет. – Он энергично помотал головой. – Я не возьму себе жену выше по положению. А свое место, смею вас уверить, я знаю. Я не джентльмен.

– Значит ли это что-нибудь в наши дни? – скептически спросил я.

– Само слово ничего не значит, а вот то, что за ним скрывается, все еще имеет большое значение.

Он замолчал и уставился невидящими глазами прямо перед собой. Потом заговорил – как-то задумчиво и отчужденно:

– Помню, однажды я вместе с отцом зашел в усадьбу… Отец чинил там в кухне котел. Меня он оставил в саду. Ко мне подошла девочка и заговорила со мной. Милая девчушка, на год или два старше меня. Она повела меня в парк – помню, парк был роскошный: террасы, фонтаны, высокие кедры, зеленый бархатный газон… Там был и ее брат, немного помладше. Мы играли в прятки, в салки носились как сумасшедшие. Было здорово… А потом из дома вышла няня – такая чопорная, в накрахмаленном переднике и чепце. Пэм, так звали девочку, вприпрыжку подбежала к ней и заявила, что хочет, чтобы я вместе с ними выпил чаю в детской… До сих пор помню, как няня застыла и поджала губы, до сих пор слышу ее жеманный голос: «Что ты, дорогая, как можно! Он же всего лишь простой мальчик!»

Габриэль замолчал. Я был потрясен до глубины души. Вот что может наделать жестокость – неосознанная, бессмысленная жестокость! Он до сих пор слышит тот голос, видит то лицо, хотя прошло столько лет… Тогда его оскорбили, обидели, ранили до глубины души.

Я пробовал возражать:

– Но послушайте… Ведь не мать ваших новых друзей так поступила с вами. Если отвлечься от жестокости… так поступила, можно сказать, прислуга…

– Вы ровно ничего не поняли, Норрис. – Он угрюмо покачал головой. – Согласен, благородная дама не сказала бы про меня ничего подобного. Она вела бы себя деликатнее. Однако факт остается фактом: мне дали понять, что я – простой мальчик, им не ровня. Я и сейчас такой же простой мальчик. Я и сдохну простым мальчиком.

– Не говорите глупости. Какое все это имеет значение?