Роза и тис

Валяясь в грязи, вы ненавидите существо, которое витает в облаках. Хочется стянуть его вниз… вниз… туда, в грязь. Бедный Яго! Мне жаль его. Не встреть он Отелло, его жизнь удалась бы. Он бы катался как сыр в масле, играя на доверии окружающих. В наши дни он продавал бы акции несуществующих золотодобывающих компаний доверчивым дуракам из бара «Ритц»… Да, Яго умел внушать доверие… Честный Яго! Ему ничего не стоило обвести вокруг пальца солдата – и чем храбрее солдат, тем хуже он соображает в делах. Такие вечно покупаются на поддельные акции и планы по подъему со дна моря затонувших галеонов с испанскими сокровищами, приобретают разоренные фермы… Солдаты – народ доверчивый. Отелло – как раз такой простак, который верил любой правдоподобной сказке, умело и вовремя рассказанной артистом, – а Яго был артистом! Вы почитайте пьесу внимательно. Между строк ясно проскальзывает мысль о том, что Яго растратил полковые деньги. Отелло не верит – нет, нет, кто угодно, только не честный служака Яго! Он, может, глуп, но честен. Но притом Отелло ставит Кассио начальником Яго! Кассио – ревизор, чтоб мне лопнуть! А Отелло? Ведь он считает, что добрый малый Яго только недостаточно умен для повышения в чине. Помните, как Яго хвастает своей отвагой в битвах? Попомните мои слова, Норрис, он врет. Такую чушь можно услышать в пивной от парня, который и пороху-то никогда не нюхал! Фальстафовы [6] штучки, только на сей раз перед нами разыгрывается не комедия, а трагедия. Яго, несчастный, захотел стать Отелло! Храбрым солдатом и честным человеком! Да у него было не больше шансов сделаться Отелло, чем у горбуна – избавиться от своего горба. Ему хотелось порисоваться перед женщинами, но женщины его не выносили… Его добродушная шлюха жена презирала его и готова была изменить ему с первым встречным. Могу поспорить, что с Отелло любая женщина готова была лечь в постель! Говорю вам, Норрис, с обманутыми мужьями случаются престранные вещи – я навидался такого в жизни. У них страсть к женщинам превращается в патологию. Шекспир знал, о чем писал! Яго просто истекает ядом неутоленной сексуальности. Кажется, никто не замечает его страданий! Он способен видеть прекрасное, он знает, что такое красота, и знает, что такое благородная натура. Господи, Норрис, материальная зависть, зависть к богатству, собственности, деньгам – ничто по сравнению с завистью духовной! Такая зависть, словно язва, разъедает изнутри и убивает. Вы видите нечто выше вас и против воли любите и потому еще сильнее ненавидите и не успокоитесь, пока не убьете предмет вашей зависти, не изорвете в клочья, не уничтожите… Да, несчастный Яго страдал… И по-моему, Шекспир хорошо понимал его и жалел беднягу. Наверное, вначале он, обмакнув в чернила гусиное перо – или чем они тогда писали, – хотел изобразить бессердечного, грубого зверя. Но для этого ему пришлось проследить весь жизненный путь Яго, спуститься вместе с ним в глубины ада и прочувствовать то, что чувствовал его герой. Вот почему, когда Яго был изобличен и его ждало неминуемое возмездие, Шекспир сохраняет ему честь и оставляет единственное, что у того осталось, – способность молчать. Шекспир и сам побывал среди мертвецов и знает: тот, кто находится в преисподней, не говорит об аде…

Габриэль повернулся кругом. Лицо его, и без того некрасивое, искажала горькая гримаса, глаза сверкали… Почему он был так откровенен со мной?

– Знаете, Норрис, я никогда не мог поверить в Бога – Бога Отца, который создал зверей и цветы. Бога, который любит нас и заботится о нас, Бога, который создал мир. Нет, в такого Бога я не верю. Но иногда – ничего не могу с собой поделать – я верю в Христа… ибо Христос спускался в ад… Настолько сильна его любовь…

Он обещал рай раскаявшемуся вору. А как же другой – тот, кто поносил и проклинал его? Христос спустился в ад вместе с ним. Может, после того… – Вдруг Габриэль вздрогнул и затрясся. Я снова заметил, как сияют его глаза. – Я что-то разболтался сегодня, – сказал он. – До свидания.

И он быстро вышел.

«Интересно, – думал я, – он говорил о Шекспире или о себе самом? Наверное, все-таки о себе…»

Глава 20

В результатах выборов Габриэль был абсолютно уверен. Он заявлял, будто просто не знает, что может ему помешать.

Непредвиденным обстоятельством в данном случае стала девица по имени Поппи Нарракотт, официантка в баре «Приют контрабандистов» в Грейтвизайле. Джон Габриэль в жизни не видел эту девицу и даже не подозревал о ее существовании. И все же именно Поппи Нарракотт поставила под угрозу всю его избирательную кампанию.

Дело в том, что Поппи Нарракотт находилась в тесных дружеских отношениях с Джеймсом Бертом. Однако Джеймс Берт, когда бывал пьян, становился груб, давая выход своим садистским инстинктам. Поппи взбунтовалась. Она категорически отказалась иметь с ним дело и не отступилась от своих слов.