Роза (пер. Ганзен)

Эти слова больно задли меня. Какого труда стоило мн научиться играть; теперь и это ставили мн не въ честь, а скоре въ поношеніе. Что-жъ, какимъ я былъ созданъ и пущенъ въ свтъ самимъ Провидніемъ, такимъ мн и оставаться — тщедушнымъ, добропорядочнымъ и прилежнымъ юнцомъ. А Мункенъ Вендтъ былъ мужчина.

— Такъ ты не уходишь завтра? — спросилъ я.

— Нтъ. И посл завтра тоже. Я, видишь ли, поджидаю лопаря. Кром того, она сказала мн на лстниц, что я сегодня вечеромъ былъ такой красивый… глаза у меня такъ и горли. Ха-ха-ха!

— Кто это сказалъ?

— Кто? Баронесса.

— А ты что на это сказалъ?

— Я что сказалъ? Ого! — сказалъ я. Нтъ, ты бы спросилъ, что я сдлалъ! Послушай, сколько времени, по твоему, я пробылъ у тебя?

— Съ четверть часа, — отвтилъ я. — Лишнюю четверть часа.

— Такъ я ухожу.

Охъ, врно, онъ затвалъ что-то, разъ спросилъ на счетъ времени. Я слышалъ, какъ онъ потихоньку пробирался по корридору. Я тоже не собирался ложиться, а напротивъ одлся потепле, чтобы пройтись, какъ вдругъ опять вошелъ Мункенъ Вендтъ.

— Ну, не говорилъ ли я, что у этихъ господъ все одно ломанье! — выпалилъ онъ съ досадой. — Помолчи, говорятъ теб. Я имлъ основанія сдлать то, что сдлалъ. Но все только одно ломанье. Чортъ бы побралъ! Ты гулять идешь?

— Да.

— Да, ты отдлываешься отъ этого прогулками, вотъ твое средство. А потомъ смажешь чмъ-нибудь угри. А тамъ опять новые…

Я порывисто распахнулъ дверь настежь. Мункенъ Вендтъ взглянулъ на меня и, хотя былъ уже готовъ расхохотаться мн въ лицо и упасть на стулъ отъ смха, все-таки вдругъ сталъ серьезнымъ и сказалъ:

— Хорошо; ты правъ; я пойду и лягу. Но ты согласись все-таки… дверь оказалась запертой!

— Если она общала теб оставить дверь открытой, то лишь чтобы отвязаться отъ тебя, — сказалъ я. — Ты вдь совсмъ какъ зврь.

Мункенъ Вендтъ задумался. — Разв? Но вдь она же позволила мн поцловать себя. А такое позволеніе!.. Это, по твоему, тоже, чтобы отвязаться отъ меня?

— Да.

— Пожалуй, что и такъ. Не мастеръ я разбирать этихъ господъ. Но теперь я пойду и лягу.

Я прогулялся по дорог къ пристани, взглянулъ внизъ на освщенныя окна въ дом Гартвигсена, но прошелъ мимо. На обратномъ пути я остановился какъ разъ у поворота къ его дому и засмотрлся на звзды. Я шагу не сдлалъ по той дорог; я только стоялъ и смотрлъ на звзды.

XX

Мункенъ Вендтъ ушелъ.

Я уже готовъ былъ думать, что онъ все-таки останется учителемъ у Гартвигсена, но день шелъ за днемъ, а онъ все отнкивался. Онъ насмхался и надо мною за мое учительство и спрашивалъ: зачмъ я вообще забрался сюда? — Чтобы найти судьбу свою, — отвтилъ я.

Баронесса покачивала головой по поводу того, что пріятель мой все остается, и даже напрямикъ жаловалась мн.

— Въ немъ много хорошаго, — сказалъ я.

— Нтъ… Впрочемъ, можетъ быть, — отвтила она. — Но онъ такой безбожникъ. Я понять этого не могу: постоянно бродить по лсамъ и скаламъ и быть — безбожникомъ.

— Да, онъ безбожникъ.

— Да. А меня онъ только подбиваетъ на легкомысленные поступки. И потомъ мн приходится каяться во всемъ, что ни скажу, что ни сдлаю. Нтъ, пусть себ уходитъ. Онъ все только и твердитъ: ого! А къ чему онъ это говоритъ? Пусть не воображаетъ… О, Господи, я не скрываю, что я… что онъ… Я ничего не скрываю… Его наружность и борода… Но какая все-таки разница! Какъ между небомъ и землей! Бродить по лсамъ и скаламъ съ такими чувствами и мыслями!

Потомъ я узналъ, что баронесса переговорила съ отцомъ. Вотъ что ршило дло. Маккъ спокойно, но твердо высказалъ Мункену Вендту свое мнніе и кивнулъ головой. Только и всего.

А Мункенъ Вендтъ, придя ко мн, опять подивился на господъ и сказалъ, что уходитъ. На лопаря приходилось пока-что махнуть рукой.

— А ты когда же придешь? — спросилъ онъ меня.

— Потомъ, — отвтилъ я, — скоро. Я еще не совсмъ покончилъ тутъ съ длами. Жди меня.

И Мункенъ Вендтъ ушелъ.

Осень уже такъ давала себя знать, что сэръ Гью Тревельянъ бросилъ свою рыбную ловлю, въ сосднемъ поселк и перебрался въ Сирилундъ въ ожиданіи почтоваго парохода. Онъ прожилъ нсколько дней въ дом Макка, ни съ кмъ не разговаривалъ, а все лежалъ у себя въ комнат и здорово пилъ.

Съ послдняго своего посщенія Сирилуяда онъ долго крпился, цлыхъ два мсяца въ ротъ не бралъ крпкихъ напитковъ. Теперь же опять тянулъ коньякъ въ свое удовольствіе, опоражнивая бутылку за бутылкой.