Роза (пер. Ганзен)

— Вамъ, можетъ быть, не понятно все это, — сказала она, — положеніе такое странное… Но, поврьте, не легко угодить всмъ… И разъ я уже была замужемъ… Я не въ томъ смысл, что хотла бы вернуть его; но… какъ же мн теперь быть съ Бенони? Николая я помню съ самой его юности. Онъ былъ такой весельчакъ, такой жизнерадостный, и я припоминаю много случаевъ изъ того времени, когда онъ былъ влюбленъ въ меня. А теперь что мн вспоминать? Нечего. Теперь мн только живется сытне. Но что мн отъ этого? У меня не остается даже какихъ-нибудь невинныхъ воспоминаній. А съ Николаемъ у меня связано ихъ не мало. Вы его не видали, но у него былъ такой красивый ротъ. И когда онъ облыслъ, я три мсяца каждый Божій день возилась съ его головой; волосъ у него прибавилось, но это не шло къ нему, такъ что я бросила хлопотать. Нтъ, онъ былъ хорошъ и безъ волосъ; лобъ у него былъ такой открытый, красивый. Да вотъ, я сижу тутъ и разсказываю вамъ все это, а зачмъ — сама не знаю. Не къ чему. И Бенони я тоже не могу ничего разсказать.

— Мн казалось, что теперь у васъ пошло на ладъ съ вашимъ мужемъ? — сказалъ я.

— То-есть, съ Бенони? Да. Но мн-то отъ этого не легче. Когда я подаю ему обдать, мн кажется что я обдляю того, другого. Пожалуй, стыдно мн говорить такъ, но, право, не слдовало бы никому разводиться, не слдовало бы тоже снова вступать въ бракъ; ничего хорошаго изъ этого не выходитъ.

— Фу, ты! — вырвалось у меня, и я досадливо наморщилъ лобъ.

— И это вы? А вамъ всегда было такъ больно видть мое отчаяніе. По крайней мр, вы сами такъ говорили прежде, — сказала она, не помня себя отъ удивленія.

— Ну, да. Такъ оно и было и есть. Но вы все хнычете, няньчитесь съ этими воспоминаніями и сами себя разстраиваете.

— Но меня же обманули, сказавъ, что онъ умеръ! — вырвалось у нея. — И я опять вышла замужъ.

Я снова испустилъ вздохъ, еще сильне наморщилъ лобъ и сказалъ ей въ отместку:

— А вы то прежде всегда были… такой сдержанной. Не откровенничали зря.

Стрла попала въ цль. Ей стало больно.

— Да, я сама не знаю, что со мной сталось. Должно быть, это ежедневное общеніе съ…

— Ну, что же оно..? Да что тамъ! Всегда найдется извиненіе! У меня теперь то извиненіе, что я былъ одно время ребенкомъ.

И этотъ выпадъ произвелъ дйствіе.

И пусть. Я ршительно не желалъ разыгрывать роль повреннаго, которому бы она вчно жаловалась; и я круто повернулся и ушелъ отъ нея. Что въ самомъ дл воображали себ вс эти люди? Баронесса однажды безъ всякой церемоніи вошла ко мн въ комнату, когда я еще былъ въ постели, и принялась разглядывать мои стны, на меня же и не взглянула. Я не забылъ этого. А Роза называла меня ребенкомъ. Мн ставилось въ укоръ, что я въ свое время былъ прилеженъ и многому научился; рисовалъ получше многихъ живописцевъ и писалъ красками получше многихъ рисовальщиковъ. Самъ Тидеманъ, знаменитый художникъ Тидеманъ, былъ однажды у насъ въ дом, видлъ мои работы и одобрительно кивнулъ головой. Мн тогда было девятнадцать лтъ. Ну, положимъ, я выучился играть на фортепьяно, что твоя барышня; но не вс-то барышни учились играть, въ томъ числ и сама баронесса, а я вотъ учился. Куда-же это я попалъ? Къ варварамъ, что-ли?

Я чувствовалъ такую горечь отъ всей этой несправедливости и пренебреженія; увы, я тогда еще не усплъ научиться смиренію. Теперь-же я отлично вижу, что былъ тогда не больше, какъ скромный, старательный юнецъ съ образованіемъ конторщика. Лишь съ годами я понялъ это.

Но, не смотря на всю мою горечь, я все-таки не чувствовалъ себя побжденнымъ. Нтъ, я, видно, только не такъ взялся за дло. И я долго ходилъ и раздумывалъ о томъ, что сдлалъ-бы на моемъ мст Мункенъ Вендтъ? О, Мункенъ Вендтъ былъ молодецъ, ему все было нипочемъ; онъ-бы сказалъ: все это одни фокусы да ломанье; подайте мн любви! Онъ-бы не сталъ проводить ночи, разглядывая звзды.

И я тоже не хотлъ больше заниматься этимъ.

XXII

Морозы все не наступали; снгъ падалъ на рыхлую землю. Снгу зато выпало много. И для того, чтобы проложить санный путь, дворникамъ пришлось, взявъ людей на подмогу, размести сугробы по дорог къ лсу и мельниц. По ночамъ немножко подмораживало, такъ что на другой день уже можно было здить по этой дорог.

Я встртилъ Крючкодла. Онъ былъ недоволенъ такой снжною зимою, такъ какъ теперь ему приходилось украдкой сушить перину Макка въ пивоварн. Кончилось его вольное житье. Кром того, онъ досадовалъ на своего сожителя по коморк, старика Фредрика Мензу, который все не вставалъ съ постели, а помирать не помиралъ. Крючкодлъ заявилъ, что ни добромъ, ни зломъ нельзя было ничего подлать съ этой упрямой жизнью. Разъ онъ даже попытался было съ вечера заткнуть старику носъ шерстью. Что-же? На утро тотъ лежалъ себ, какъ ни въ чемъ не бывало, съ торчащими изъ носу клочками шерсти и дышалъ ртомъ. Просто одинъ соблазнъ и грхъ! Пришлось Крючкодлу самому повытаскать шерсть, а старикъ, какъ только носъ у него очистился, предовольно забормоталъ: Ту-ту-ту!