Рождение командира

Лейтенант сел на ящик от снарядов, удивляясь, что устал, снял пилотку, зачесал назад светлые густые волосы и снова надел. Возбуждение его улеглось, но что-то волнующее еще дрожало в сердце. Мысли куда-то пропали. Было жарко, лицо его горело. Полдень уже приближался, и по количеству событий трудно было подумать, что прошло не больше часа от первого выстрела немцев по машине Потапова.

— Начало есть, — сказал Снегур, — теперь будем ждать продолжения. А потому — закурим!

Он достал кисет, бумагу, к нему потянулась широкая жилистая рука Глазырина, мальчишеская — Атмашкина, худощавая — Рублева, и все эти руки, сближенные у кисета с махоркой, разные руки разных людей, только что участвовавшие вместе в смертельном поединке с врагом, спокойно, как всегда, взяли бумагу, насыпали табачку, стали сворачивать. Снегур говорил с командиром. В голосах их не было волнения, и только в глазах Снегура мелькали быстрые, живые, совсем бесовские искры.

…Немного времени прошло с тех пор, как Лещенко заменил Потапова. С восемью бойцами расчета и одной пушкой, теперь он должен был отбивать танки противника, нанести им как можно больше потерь, а своих предупредить о танковой засаде у Несвижа.

Пушку снова перекатили на более удобное место к середине насыпи и устанавливали в окопе. Глядя на работающих, лейтенант думал, что и выполнение задачи, и жизнь всех их зависит теперь от него. Нет Задорожного, прекрасный был товарищ… Отличный наводчик! В трудное положение попали они. Из огневого взвода только одна пушка осталась и половина людей. Трое убиты… Тяжела потеря товарищей. Нет, не было ошибки в том, что он отправил раненых с машиной Беляева. Они и предупредят о засаде. И никто из ребят не оплошал… Он смотрел на своих, чувствуя особую связь с ними, какую, может быть, и не сумел бы назвать словами. У него вертелось какое-то одно, им бы можно выразить то, что ему хотелось. Но слово не давалось.

Лещенко поднялся и пошел к своим артиллеристам, устанавливающим пушку у насыпи. Отсюда широко открывалось поле недавнего смертельного поединка.

«Да, да, молодцы, — подумал он, вспоминая недавний бой. — Так мы и будем держаться…»

— Вплотную! — сказал он громко и не заметил, что нужное ему слово нашлось.

Люди в расчете работали дружно и споро, переговаривались, поглядывая на догорающие, почерневшие танки. Снегур говорил как бы всем, но Лещенко понял: для Палеева.

— Бывает, новички пугаются танков. Вполне понятно, я сам пугался. Потом стал думать: а чем он пугает? Мне казалось, танк, когда идет на нас, вроде как издали видит меня всего, отовсюду, и сразу обнаруживает. А ведь это совсем не так. Он-то большой, да гляделка у него маленькая. Он видит узко и мельком, в нем тряско, и все перед ним от тряски смещается. Чтобы в танке хорошо работать, надо большую расторопность и ловкость. Слов нет, есть и у немцев хорошие танкисты, да ведь и у этой пушечки, — он любовно положил руку на казенную часть орудия, — неплохие артиллеристы стоят…

— «Орудие поединка»! — сказал Лещенко. — Так его наш капитан называл.

— Оно и верно! Можем помериться с самым лучшим немецким танкистом, — закончил Снегур. — А тот, что против нас идет, может, еще и не самый лучший.

«Да, тут надежно, — с одобрением взглянув, подумал лейтенант, — он всегда на месте!» — и услышал, как Снегур сказал небольшому, плотно сбитому Арбаеву:

— Ты, Арбаев, ладно подоспел, не стал долго готовиться.

— Готовиться… Сам себе надо готовиться. Твой наводчик ранили, сменяишь наводчик. Командир орудия надо заменять? Заменяишь. Тогда расчет в бою делаится меньше, а сила его больше.

— Ну, сила-то отчего больше? — буркнул Глазырин: не подумавши говорит Арбаев!

— А как же? — Арбаев повернул к нему темно-розовое мальчишеское лицо с тугими щеками. — Патеряишь товарищ, очень плоха, очень тяжело сердцу, сердце кипит… человек делаится быстрый, как огонь.

— Что ж, приходилось тебе так?

Арбаев кивнул головой, и круглое его лицо как бы ушло в тень, посерело.

— Канешно, приходилось. На Курской знаишь как было?

— Знаю, — ответил Глазырин уже другим тоном.

Наблюдатель с насыпи доложил: из Несвижа вышли два бронетранспортера, у траншеи с них соскакивают немецкие солдаты.

— Сейчас полезут к нам! — насмешливо сказал Снегур.

А лейтенант уже командовал:

— По местам! К бою! По бронетранспортеру осколочным… Огонь!

Первый снаряд, перелетев, разорвался у белых домиков Несвижа, второй упал хорошо — у траншеи. Немецкие солдаты, разбегаясь по ржи, стали спускаться в лощину. Было часа три дня. Так начался бой артиллеристов с немецкими автоматчиками.

Кучеров, по приказанию Лещенко, взяв с собой Рублева, Ященко, Глазырина и Атмашкина, прячась за сараями, ползком по одному выдвигались к сожженному танку, чтобы залечь там в кювете и встретить немцев, как полагается. Взяли гранаты. Чтобы отвлечь внимание, из орудия дали по немцам два выстрела.

— Ну, теперь наш расчет — четыре человека, — сказал Снегур Палееву и, увидев вопросительный взгляд его, засмеялся: — Посчитай: ты, да я, да мы с тобой — четверо! Нам так и полагается действовать за четверых.