Рождение Мары

Потом включила новый телефон, чтобы позвонить Коркмазу. Но, уже занеся палец над экраном, вдруг сдрейфила. Из комнат доносились голоса: девочки встали. Не самое лучшее место. И разговаривать с ним один на один… Маре стало не по себе. Поэтому она переоделась, повязала парадную красную бандану и, приняв сухие поздравления от соседок по комнате, поспешила к Брин, чтобы похвастаться подарками и вместе позвонить человеку, который мог оказаться ее отцом.

Но Брин было не до нее: она готовилась к приезду мамы, и, переступив порог своей старой спальни, Мара застыла. Исландка стояла перед зеркалом в странном длинном сарафане до пят: ткань в мелкий цветочек была собрана под грудью, делая Брин похожей на куклу для чайника. Сзади красовался огромный бант. Такой же, но в миниатюре, украшал ободок. Белые волосы были разделены на две косы, переплетенные синей лентой, серьги из мелких шариков в тон качались в ушах.

– Нравится? – довольно спросила Брин и покрутилась вокруг своей оси.

Мара сглотнула, с трудом подбирая слова.

– Ошеломляюще, – произнесла она наконец.

– Это мама сшила.

– А… – протянула Мара, сообразив, что ее подруга надела этот шедевр, чтобы угодить матери.

– По моему эскизу, – уточнила Брин, и Мара вздохнула. – И для Рагнхильдюр второй такое же.

– Для Ранги… Кого?

– Рагнхильдюр вторая. Я же рассказывала! – Исландка взяла с кровати длинноухого белого зайца в цветастом платье с бантом.

– А почему вторая?

– Ты не слушала… – обиделась Брин. – Рагнхильдюр первую мы уронили в море, когда плавали на папиной яхте. Я так расстроилась, что хотела прыгнуть следом. А потом заболела, и меня не могли вылечить, пока мама не нашла в Интернете такую же. Она и стала Рагнхильдюр второй.

– Ясно.

Нет, говорить с Брин про Коркмаза сейчас бесполезно. Мара вспомнила было про Нанду, его болтовня бы сейчас отвлекла, но с улицы раздался долгий гудок.

– Ура! – завопила Ханна в соседней комнате.

– Мама приехала, мама! – зашептала исландка дрожащими губами. – Побежали!

Она схватила Мару за запястье и потащила за собой к маяку, каким-то чудом умудряясь не путаться в пышном длинном подоле. К пристани подплывало крупное белоснежное судно. С такой массой гостей «Сольвейг» Густава не справилась бы ни за что.

На верхней палубе толпились люди, студенты высыпали из домиков и неслись к маяку.

– Почему так рано? Где встречающие? У кого бейджи? – суетилась мисс Вукович.

Сигрун и китайская зимняя девочка притащили ящик, наполненный карточками на разноцветных лентах.

– Почему не рассортировали?! – возмутилась хорватка.

– Но ведь нам говорили, что гости будут только в девять! Мы как раз начали…

– Опять решили все оставить на последний момент?! К зимнему солнцестоянию я пересмотрю состав комитета! Так, кто у нас свободен? Срочно сюда! – Цепкий взгляд Вукович пробежался по бурлящей толпе. – Мара! Ты!

– Но, мисс Вукович, Брин звала меня…

– Живо! Альфред, Ксения, вы тоже…

Мара вздрогнула, услышав русское имя. До сих пор она не встречала на Линдхольме соотечественников.

– Ты тоже из России? – обратилась она к девушке с пушистыми каштановыми волосами и большими, будто испуганными, ореховыми глазами.

– Из Питера, – улыбнулась та. – Вот уж не думала…

– Потом будете знакомиться, – одернула их Вукович по-русски и снова перешла на язык Байрона: – Запоминайте: теплые цвета – для летних. Желтые ленты – первый курс, оранжевые – второй…

– А твои родители почему не приехали? – прошептала Мара новой знакомой.

– Брат еще маленький, оставить не с кем. Не отвлекайся, а то запутаешься…

– Теперь зимние: зеленые – первый курс, аквамарин – второй… – чеканила Вукович, и Мара постаралась сосредоточиться, что во всей этой суматохе было довольно затруднительно.

С Ксюшей удалось как следует познакомиться лишь через час, когда язык уже болел от слов: «Добро пожаловать в пансион Линдхольм! Счастливого солнцестояния!» Толпа родителей и галдящих от перевозбуждения студентов двинулась к главному зданию. Мара была голодна, но тишины хотелось больше. Мысленно посочувствовав синьоре Коломбо, она направилась на веранду четвертого домика в компании измусоленных членов оргкомитета и несчастных, попавших под горячую руку мисс Вукович. Во всем Линдхольме набралось лишь несколько человек, к которым никто не приехал, и они устроили себе собственный пир с кофе и бутербродами на свежем воздухе.

Ксюша Пичугина училась на четвертом курсе и, как и все летние, была весьма добродушна. Она болтала без умолку, чем напомнила Маре Нанду. И не зря: ее тотемом тоже оказалась птица.

– Зарянка, – пояснила Ксюша, отламывая себе кусочек хрустящего плоского хлебца.

Здесь, в Швеции, их подавали на завтрак, обед и ужин. Назывались они knäckebröd и во всем соответствовали названию: в них тоже были натыканы точки тмина и прочих специй и зернышек, и жевались они так же плохо, как и произносились. Видимо, держали их для птичьих обитателей острова. Во всяком случае, Ксюше Пичугиной они явно нравились. Мара же по привычке предпочитала свежие теплые булочки, которыми баловала учеников синьора Коломбо.