Рождение звука

«Империал» стоял особняком среди высоченных стеклянных башен. Из всех дворцов-кинотеатров двадцатых годов прошлого века выжил лишь он один. Над входом светилась вывеска: «Закрытый ночной показ». Фойе за стеклянными дверями опустело, виднелись только красная ковровая дорожка, отсветы полированной латуни да старинная позолота украшений. У темного окошка кассы висела табличка: «Извините, билетов нет». По отсутствию свободных парковочных мест вокруг можно было судить, насколько заполнен зал: может, тысяча человек, может, две.

Митци прищурилась, вглядываясь в сводчатые потолки и узорные обои на стенах. Почему-то шепотом спросила:

– Это будет как в Детройте?

Шло вытянул ладони вперед:

– В Детройте ничего не произошло, просто снег на крыше скопился.

Поднеся бокал к губам, она услышала тихое «дзинь», как будто крохотный колокольчик звякнул. Звук раздался со стороны ярко сияющей вывески над входом. Мгновенно раздалось другое «дзинь», и погасла еще одна лампочка, и тут же третья. Одиночные «дзинь» слились в хор, в праздничный звон, словно в лоток игрового автомата просыпался поток жетонов при джеск-поте. Лампочки над входом взрывались, как будто по ним пулеметом прошлись, и уже нельзя было прочесть слово «Империал»; еще мгновение, и огоньков не осталось вовсе.

Краем глаза Митци заметила, как что-то падает и с грохотом разбивается вдребезги на тротуаре за окном – с крыши стала падать черепица. Осколки ударили по борту лимузина.

Огромная витражная витрина вдруг вспучилась и вылетела наружу, рассыпавшись осколками. В стеклянной пурге закружились рвущиеся лампочки и битая керамика черепицы, кругом дребезжали обломки. Казалось, все здание – шпили и минареты – содрогнулось.

Посреди оглушающей какофонии продюсер набрал номер на мобильнике и сказал кому-то невозмутимым, но мрачно-решительным голосом:

– Второй случай. Пусть сейсмологи приготовятся к сценарию номер два.

Ему пришлось говорить громче, чтобы перекрыть пронзительный звон бьющихся окон, взрывающихся лампочек, разлетающейся черепицы.

– Сливайте нашу версию газетчикам, немедленно.

Входные двери выгнулись на улицу и превратились в мутную паутину раскрошившегося триплекса. Ударная волна качнула лимузин, а конические контуры бетонных минаретов, казалось, задрожали от вибрации. Ночь наполнилась глухим, скрежещущим гулом. Рядом завыла автомобильная сигнализация; пульсирующий звук отдавался эхом, разлетаясь по каньону многоэтажек.

«Додж» Фостера качнуло с боку на бок, словно мощным дуновением непонятно откуда взявшегося ветра, только сильнее. Машина не просто качнулась, она накренилась, как корабль в море. Удар был такой силы, что изношенные амортизаторы заскрипели. Привычный к землетрясениям Фостер сразу подскочил и треснулся головой о рулевое колесо – он спал на переднем сиденье. В крови забушевал адреналин.

С заднего сиденья послышалось:

– Ты жив?

Слова заглушил нарастающий вой сирен: сотни противоугонных автомобильных сигнализаций слились в вой, будто перед авианалетом. Блаш приподнялась на локтях и посмотрела через заднее стекло. Автомобили, припаркованные на пустых улицах, гикали и заливались трелями, фары мигали.

Фостер потрогал лоб, место, которым треснулся, – крови не было. Глянул на Блаш в зеркало заднего вида. Она уставилась на что-то в отдалении, раскрыв рот, и Фостер посмотрел туда же. Линия горизонта над городом меняла свои очертания. Вспомнилась картина обрушения отелей в Лас-Вегасе, снос жилых многоэтажек подрывом. На его глазах оседала башня, погружаясь в облако пыли. Контуры зданий поблизости от башни покачнулись и исчезли из вида. Повсюду засверкали вспышки, как будто искрила порванная проводка.

В памяти Митци промелькнула бутылка вина, потом раздался визг, и когда визг дошел до пика, бутылка и бокал разлетелись вдребезги. Воспоминание отдалось болью в локте, словно у руки была своя память. Козырек над входом в кинотеатр не столько рушился, сколько таял в замедленном движении, оседал, пока не превратился в спутанный клубок железа, бетона и битых неоновых ламп на тротуаре. Один из каменных шпилей увядающим стеблем накренился и исчез с небосвода. Минареты рассыпались, башенки тонули, погружаясь в зыбучую громаду здания. Плитка и черепица в мавританском, мексиканском и ацтекском стилях откалывалась, обнажая литую бетонную скорлупу. Груды обломков завалили все выходы из кинотеатра, и среди воя сигнализации и приближающихся сирен в мрачном небе сутуло торчал хребет крыши.

Водитель почему-то не двинулся с места, лимузин стоял у тротуара, среди оседающих колонн и резных фризов, размякших и поплывших куполов, в огромной туче поднявшейся пыли.