Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников)

Какой-то страшный голосъ послышался въ сняхъ: «Снесите внизъ сундукъ Скруджа». Появился самъ школьный учитель, который, посмотрвъ сухо и снисходительно на Скруджа, привелъ его въ большое смущеніе пожатіемъ руки. Затмъ онъ повелъ его вмст съ сестрой въ холодную комнату, напоминающую старый колодезь, гд на стн висли ландкарты, а земной и небесный глобусы, стоявшіе на окнахъ и обледенвшіе, блестли, точно натертые воскомъ. Поставивъ на столъ графинъ очень легкаго вина, положивъ кусокъ очень тяжелаго пирога, онъ предложилъ дтямъ полакомиться. А худощаваго слугу онъ послалъ предложить стаканъ этого вина извозчику, который поблагодарилъ и сказалъ, что если это вино то самое, которое онъ пилъ въ прошлый разъ, то онъ отказывается отъ него. Между тмъ чемоданъ Скруджа былъ привязанъ къ крыш экипажа, и дти, радостно простясь съ учителемъ, сли и похали; быстро вертвшіяся колеса сбивали иней и снгъ съ темной зелени деревьевъ.

— Она всегда была маленькимъ, хрупкимъ существомъ, которое могло убить дуновеніе втра, — сказалъ духъ. — Но у нея было большое сердце!

— Да, это правда, — воскликнулъ Скруджъ. — Ты правъ. Я не отрицаю этого, духъ. Нтъ, Боже меня сохрани!

— Она была замужемъ, — сказалъ духъ, — и, кажется, у нея были дти.

— Одинъ ребенокъ, — сказалъ Скруджъ.

— Да, твой племянникъ, — сказалъ духъ. Скруджъ смутился; и кратко отвтилъ: «да».

Прошло не боле мгновенія съ тхъ поръ, какъ они оставили школу, но они уже очутились въ самыхъ бойкихъ улицахъ города, гд, какъ призраки, двигались прохожіе, хали телжки и кареты, перебивая путь другъ у друга, — въ самой сутолок большого города. По убранству лавокъ было видно, что наступило Рождество. Былъ вечеръ, и улицы были ярко освщены. Духъ остановился у двери какого-то магазина и спросилъ Скруджа, знаетъ ли онъ это мсто?

— Еще бы, — сказалъ Скруджъ. — Разв не здсь я учился?

Они вошли. При вид стараго господина въ парик, сидящаго за высокимъ бюро, который, будь онъ выше на два дюйма, стукался бы головой о потолокъ, Скруджъ, въ сильномъ волненіи, закричалъ:

— О, да это самъ старикъ Феззивигъ! Самь Феззивигъ воскресъ изъ мертвыхъ!

Старикъ Феззивигъ положилъ перо и посмотрлъ на часы, — часы показывали семь. Онъ потеръ руки, оправилъ широкій жилетъ, засмялся, трясясь всмъ тломъ и крикнулъ плавнымъ, звучнымъ, сдобнымъ, но пріятнымъ и веселымъ голосомъ.

— Эй, вы, тамъ! Эбензаръ! Дикъ!

Двойникъ Скруджа, молодой человкъ, живо явился, въ сопровожденіи товарища, на зовъ.

— Такъ и есть, — Дикъ Вилкинсъ, — сказалъ Скруджъ духу. — Это онъ. Дикъ очень любилъ меня. Дикъ, голубчикъ! Боже мой!

— Эй, вы, молодцы! — сказалъ Феззивигъ. — Шабашъ! На сегодня довольно! Вдь сегодня сочельникъ, Дикъ! Рождество завтра, Эбензаръ! Запирай ставни! — вскричалъ старикъ Феззивигъ, громко хлопнувъ въ ладоши. — Мигомъ! Живо!

Трудно себ представить ту стремительность, съ какою друзья бросились на улицу за ставнями. Вы не успли бы сказать: разъ, два, три, какъ уже ставни были на своихъ мстахъ, вы не дошли бы еще до шести, какъ ужь были заложены болты, вы не досчитали бы до двнадцати, какъ молодцы уже вернулись въ контору, дыша, точно скаковыя лошади.

— Ну! — закричалъ Феззивигъ, съ удивительной ловкостью соскакивая со стула возл высокой конторки. — Убирайте все прочь, чтобы было какъ можно больше простора. Гопъ! Годъ, Дикъ! Живй, Эбензаръ!

Все долой! Все было сдлано въ одно мгновеніе. Все, что возможно, было мгновенно убрано и исчезло съ глазъ долой. Полъ былъ подметенъ и политъ водой, лампы оправлены, въ каминъ подброшенъ уголь, и магазинъ сталъ уютенъ, тепелъ и сухъ, точно бальный залъ

Пришелъ скрипачъ съ нотами, устроился за конторкой и загудлъ, какъ полсотня разстроенныхъ желудковъ. Пришла мистриссъ Феззивигъ, сплошная добродушная улыбка. Пришли три двицы Феззивигъ, цвтущія и хорошенькія. Пришли шесть юныхъ вздыхателей съ разбитыми сердцами. Пришли вс молодые люди и женщины, служившіе у Феззивига. Пришла служанка со своимъ двоюроднымъ братомъ, булочникомъ. Пришла кухарка съ молочникомъ, закадычнымъ пріятелемъ ея брата. Пришелъ мальчишка, живущій въ дом черезъ улицу, котораго, какъ думали; хозяинъ держалъ впроголодь. Мальчишка старался спрятаться за двочку изъ сосдняго дома, уши которой доказывали, что хозяйка любила драть ихъ. Вс вошли другъ за другомъ — одни застнчиво, другіе смло, одни — ловко, другіе неуклюже; одни толкая, другіе таща другъ друга; но вс, какъ никакъ, все-таки вошли. И вс разомъ вс двадцать паръ, пустились танцовать, выступая впередъ, отступая назадъ, продлывая, пара за парой, самыя разнообразныя фигуры. Наконецъ, старикъ Феззивигъ захлопалъ въ ладоши и, желая остановить танецъ, воскликнулъ: «Ловко! Молодцы!» Скрипачъ погрузилъ разгоряченное лицо въ кружку портера, предназначенную для него. Потомъ, пренебрегая отдыхомъ, онъ снова появился на своемъ мст и тотчасъ же началъ играть, хотя желающихъ танцовать еще не было, — съ такимъ видомъ, точно прежняго истомленнаго скрипача отнесли домой на ставн, а это былъ новый, ршившійся или превзойти того, или погибнуть.