Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников)

Потомъ опять были танцы, дальше игра въ фанты и опять танцы. Напослдокъ подали пирожное, глинтвейнъ, большой кусокъ холоднаго ростбифа, кусокъ холодной вареной говядины, пирожки и пиво, пиво… Но главный эффектъ вечера былъ посл жаркаго и вареной говядины, когда скрипачъ (хитрая бестія, — онъ зналъ дло гораздо лучше насъ съ вами!) ударилъ «Сэръ Роджеръ де-Коверли». Тутъ старикъ Феззивигъ съ мистриссъ Феззивигъ выступили впередъ, приготовляясь начать танецъ, и притомъ первой парой; но вдь это не шутка! Вдь приходилось танцовать съ двадцатью тремя-четырьмя парами, — и съ народомъ, который вовсе не намревался шутить, съ народомъ, который хотлъ пуститься въ плясъ во всю, а не прохаживаться.

На если бы ихъ было вдвое боле, вчетверо даже; все-таки старшій Феззивигъ и мистриссъ Феззивигъ были бы на высот своей задачи. Мистриссъ Феззивигъ была достойной партнершей своего мужа во всхъ отношеніяхъ. Если же эта похвала, не достаточна, скажите мн боле высокую, и я охотно употреблю ее. Положительно какой-то свтъ брызгалъ отъ икръ Феззивига! Они сверкали во всякой фигур танца. Въ какой нибудь одинъ моментъ вы ни за что не угадали бы, что будетъ въ слдующій! И когда старикъ Феззивигъ и мистриссъ Феззивигъ продлали вс па: «впередъ, назадъ, об руки вашему партнеру, поклонъ, реверансъ, штопоръ, продваніе нитки въ иголку, и назадъ, на свое мсто», — Феззивигъ подпрыгнулъ такъ, что, казалось, его ноги мигнули, и сталъ какъ вкопанный.

Когда часы пробили одиннадцать, семейный балъ кончился, мистеръ Феззивигъ съ супругой заняли мста по обимъ сторонамъ двери, и, пожимая руки выходившимъ гостямъ, желали имъ весело провести праздникъ. Когда вс, кром двухъ учениковъ, ушли, хозяева точно такъ же простились и съ ними. Веселые голоса замерли, и юноши разошлись по своимъ кроватямъ въ задней комнат.

Все это время Скруджъ велъ себя какъ человкъ, который не въ своемъ разсудк. Его душа была погружена въ созерцаніе своего двойника. Онъ смотрлъ, вспоминалъ, радовался всему и испытывалъ странное возбужденіе. И только теперь, когда ясныя лица его двойника и Дика отвернулись отъ него, онъ вспомнилъ про духа и почувствовалъ, что духъ смотритъ прямо на него и что на голов его горитъ яркій свтъ.

— Какъ мало надо для того, чтобы заслужить благодарность этихъ глупцовъ, — сказалъ духъ.

— Мало! — повторилъ Скруджъ.

Духъ знакомъ заставилъ Скруджа прислушаться къ разговору двухъ учениковъ, которые отъ всей души расточали похвалы и благодарности Феззивигу. И, когда Скруджъ послушалъ, духъ сказалъ:

— Ну, не такъ ли? Истратилъ онъ нсколько фунтовъ, ну, быть можетъ, три, четыре фунта… Неужели этого достаточно, чтобы заслужить такія похвалы?

— Не въ этомъ дло, — сказалъ Скруджъ, задтый за живое его словами, и невольно говоря своимъ прежнимъ юношескимъ тономъ. — Не въ этомъ дло, духъ. Въ его власти сдлать насъ счастливыми или несчастными, нашу службу — радостнымъ или несчастнымъ бременемъ, наслажденіемъ или тяжелымъ трудомъ. Допустимъ, что его власть заключается въ какомъ-либо слов или взгляд — вещахъ столь ничтожныхъ, незначительныхъ и неуловимыхъ, — но такъ что же? Счастье, которое онъ даетъ, такъ велико, что равняется стоимости цлаго состоянія.

Онъ почувствовалъ взглядъ духа и остановился.

— Что такое? — спросилъ духъ.

— Ничего особеннаго, — сказалъ Скруджъ.

— Какъ будто что-то случилось съ вами, — настаивалъ духъ.

— Нтъ, — сказалъ Скруджъ. — Нтъ, мн бы хотлось сказать теперь два-три слова моему писцу. Вотъ и все.

Когда онъ говорилъ это, его двойникъ загасилъ лампы, и Скруджъ и духъ опять очутились подъ открытымъ небомъ.

— У меня остается мало времени, — замтилъ духъ. — Скоре!

Слова эти не относились ни къ Скруджу, ни къ кому-либо другому, кого могъ видть духъ, но дйствіе ихъ тотчасъ же сказалось, — Скруджъ снова увидлъ своего двойника. Теперь онъ былъ старше, въ самомъ расцвт лтъ. Черты его лица не были еще такъ жестки и грубы, какъ въ послдніе годы, но лицо уже носило признаки заботъ и скупости. Глаза его бгали безпокойно и жадно, что говорило о глубоко вкоренившейся страсти, которая пойдетъ далеко въ своемъ развитіи.

Онъ былъ не одинъ, онъ сидлъ рядомъ съ красивой молодой двушкой въ траур. На глазахъ ея стояли слезы, блествшіе въ сіяніи, исходившемъ отъ духа минувшаго Рождества.

— Пустяки, — сказала она тихо и нжно. — Пустяки, — для васъ-то. Другой кумиръ вытснилъ меня изъ вашего сердца. И если въ будущемъ онъ дастъ вамъ утшеніе и радость, что постаралась бы сдлать и я, мн нтъ причинъ роптать.

— Какой же это кумиръ? — спросилъ Скруджъ.

— Деньги.

— Въ вашихъ словахъ безпристрастный приговоръ свта! Такова людская правда! — сказалъ онъ. — Ничто не порицается такъ сурово, какъ бдность, и вмст съ тмъ ничто такъ безпощадно не осуждается, какъ стремленіе къ нажив.

— Вы ужъ слишкомъ боитесь свта, — отвтила она кротко. — Вс ваши другія надежды потонули въ желаніи избжать низкихъ упрековъ этого свта. Я видла, какъ вс ваши благородныя стремленія отпадали одно за другимъ, пока страсть къ нажив не поглотила васъ окончательно. Разв это не правда?